О том, что за глаза ее называют Мухой, она знала и порой шутила по этому поводу. Но не догадывалась, что у студентов она чаще не Муха — Мушенька.
— Сейчас таких людей нет, — убеждена доцент Белорусской государственной академии музыки Радослава Аладова, ученица Лидии Мухаринской. — Это был человек из другого, идеального мира, интеллигенция в высшей степени, мы все ей подражали даже в мелочах (кажется, до сих пор большинство учениц Лидии Сауловны ходят в беретах). Безусловный лидер, лицо консерватории — личностей ярче ее не было, влияние на студентов было огромным, она жила по категорическому императиву и, конечно, была человеком безбытным, поскольку концентрировалась исключительно на высоких вещах — к слову, большинство ее учеников также достаточно безбытны... Но планка была слишком высокой. Недосягаемой.
Она действительно была человеком из другого мира. И в детстве слышала совсем другие песни — дед Лидии Сауловны стал одним из основоположников школы патологоанатомов Грузии. Впрочем, в другое время распределение выпускницы историко–теоретического факультета Московской консерватории в Минск могло бы остаться заурядной строчкой в биографии, но если ее начало датируется 1906 годом, уместить все в пару сухих энциклопедических абзацев проблематично. Тем более когда десятки раз эта биография могла роковым образом оборваться. Сгинуть, исчезнуть даже из архивов. Как бабочка, попавшая под тяжелый каблук истории.
Солнце
— Она никогда и никем не была оберегаема, не было каменной стены, спины, за которую можно спрятаться, — вспоминает исполнительный продюсер телеканала «Беларусь 1» Людмила Бородина, в конце жизни заменившая Лидии Мухаринской семью, которую она так и не создала. — Отец умер довольно рано, недолго прожила и мама — второй муж не раз предлагал ей уехать за границу, но она, чистая душа, отказалась. В конце концов, отчима арестовали, и я никогда не забуду, как Лидия Сауловна рассказывала: 1919 год, она идет по улице и закрывает глаза, потому что проще забыть о голоде, если не видишь солнца... В 1937–м, когда она уже училась в консерватории, практически одновременно были арестованы обе тетушки, которые были ей вместо матери. Тетушкам дали 10 лет лагерей, и бдительные сокурсники установили за Лидой слежку, не поддерживает ли она связь с «врагами народа». Это было чудовищное испытание. Именно тогда для нее во всей своей трагичности встал вопрос о нравственном выборе человека, основополагающий вопрос всей жизни Лидии Сауловны... Кстати, вторую подобную «проверку» она прошла на фронте, куда ушла добровольцем в первые же дни войны, окончив курсы медсестер. Победу Лидия Сауловна встретила в Кенигсберге, а накануне где–то на территории Пруссии к ней попала книга на немецком языке. К слову, язык она знала настолько хорошо, что в конце войны именно ей поручили обратиться на нейтральной полосе к немецким солдатам с предложением сдать оружие. Но это было позже, а тогда одна из глазастых санитарок донесла о «вражеской» книге. Избежать трибунала Лидии Сауловне помогла даже не ее безупречная служба (все, что она делала, было безупречным), а то, что книга оказалась по истории философии.
Поезд
Когда в 1938 году она приехала в Минск, консерватория только создавалась, библиотеки там практически не было, поэтому по субботам после занятий Лидия Сауловна садилась в поезд и ехала в Москву, где шла к своим друзьям и педагогам, которые давали ей ноты, книги, пластинки. Все это она привозила в Минск, изучала со студентами, потом отвозила обратно и доставляла новую партию. 21 июня 1941 года она снова села в московский поезд. И это счастье: если бы осталась в Минске, наверняка попала бы в гетто.
— Она безумно любила дарить книги и пластинки и всю свою библиотеку завещала ученикам, — рассказывает Радослава Николаевна. — К слову, личная библиотека Мухаринской была гораздо богаче консерваторской, и мы постоянно там «паслись». В консерватории о Лидии Сауловне ходила масса историй, например, как она принимала экзамены по ночам. Иногда встречи со студентами действительно затягивались за полночь: если ответ ее не удовлетворял, вопреки всему Мушенька настойчиво пыталась вытянуть из ученика ту информацию, которая честно позволит поставить ему положительную оценку. И заодно пользовалась возможностью рассказать по ходу что–то новое. Лидия Сауловна была ведь не только авторитетным фольклористом, вся музыка от истоков до современности была ее темой, и творчество Шостаковича, например, ее ученики постигали через письма самому Шостаковичу — представляете, мы, студенты, писали ему письма. И он отвечал!
Вор
— Но моя любимая история о ней связана с одной из экспедиций, — улыбается Аладова. — В дорогу Лидия Сауловна брала с собой портфель, куда складывала записанные песни — магнитофон был под рукой не всегда, новые мелодии чаще записывались от руки. И вот на одной из автобусных станций этот портфель у нее украли — стоило всего на какую–то секунду оставить его на скамейке. Лидия Сауловна погналась за похитителем: «Товарищ вор, возьмите деньги, только верните записи!» Услышав столь неожиданное предложение, «товарищ вор» влетел в попавшуюся на пути уборную, а когда погоня его настигла, выскочил оттуда, швырнув портфель–улику прямо в дыру. Портфель удалось вытащить, и очевидцы события потом долго вспоминали, с какой нежностью Лидия Сауловна прижимала его к себе всю дорогу до Минска.
«Товарищ вор»... Порой в этом мире она была сущим ребенком. Райской птицей из какой–то иной жизни, чистой и справедливой.
Стихи
— К огромному сожалению, о своем здоровье она не беспокоилась, — рассказывает Людмила Бородина. — Хотя все то, что перенесла на фронте, не прошло бесследно. Но Лидия Сауловна предпочитала это игнорировать, на крайний случай у нее была сумка с лекарствами, чтобы заглушить боль в самом начале, иногда с ее самолечением приходилось бороться... Без электрокардиостимулятора она умерла бы еще в 1982 году, но уже через пару часов после операции встала. Работа была важнее болезни.
Ей все–таки разрешили работать с дипломниками, которые занимались у нее дома. Частые гости — ученики разных лет, ее опыт, советы, рецензии, статьи по–прежнему были очень востребованы. Не позволяла себе быть слабой, жалкой. И все же...
Слыхали — вымирают паровозы?
И по ночам в депо неосвещенных
Стекает масло с черных щек, как слезы,
И пар хрипит в сердцах изнеможенных.
Они все реже по дорогам мчатся,
Трубят все реже и стоят все чаще.
И почему–то мамонты им снятся
И дикари, таящиеся в чаще...
Не так-то просто становиться сломом,
За то, что груз тащил всю жизнь натужно.
Что делать мне с обыкновенным словом
И с рифмою классической, ненужной?..
Эти стихи Гарольда Регистана обнаружились в записках Лидии Сауловны уже после смерти в блокноте, который она завела, когда ее отправили на пенсию. «Не так–то просто становиться сломом» — озаглавлен этот блокнот.
— Осталась у меня еще одна, очень личная реликвия, — продолжает Людмила Афанасьевна. — После одного из бесконечных дежурств на фронте, рассказывала Лидия Сауловна, из–за крайнего переутомления она потеряла сознание. А когда очнулась, обнаружила под головой чужую пилотку. Вражескую пилотку, за отворотом которой нашла клочок газеты со стихотворением на итальянском языке: «Во сне я вижу ангела — это моя мама... Что ты видишь во сне, умирая?» Этот газетный обрывок она хранила всю жизнь...
cultura@sb.by
Фото из личного архива
Советская Белоруссия № 56 (24938). Суббота, 26 марта 2016
Фото из личного архива
Советская Белоруссия № 56 (24938). Суббота, 26 марта 2016