Неизвестные страницы фронтовой биографии великого боксера Владимира Когана— Давайте отметим 85–летие одного большого спортсмена и тренера, — предложил мне режиссер–постановщик «Беларусьфильма» Леонид Мартынюк.
— Давайте... А как?
— Есть старая, но так до конца и не расшифрованная магнитофонная запись — воспоминания заслуженного тренера СССР Владимира Когана, увы, покойного. Дело в том, что четверть века назад мы с Владимиром Львовичем работали над рукописью его книги «Ринг зовет». Книга вышла в издательстве «Полымя», но в нее по ряду причин не вошло то, что Коган рассказывал мне о военных годах...
Коротко о нашем герое. Один из основателей школы белорусского бокса Владимир Коган (1920 — 1995 гг.) был неоднократным победителем первенств БССР 1930–40-х годов. Он первым из наших спортсменов стал мастером спорта по боксу, первым завоевал на чемпионатах СССР золотую и две серебряные медали. И также первым в республике был удостоен звания «Заслуженный тренер СССР». В Беларуси почти все знаменитые боксеры 60–70–80-х годов – его ученики. В наши дни турнир «Открытый кубок Беларуси по боксу памяти В.Л.Когана и ветеранов белорусского бокса» традиционно собирает на своем ринге сотни перспективных боксеров–любителей. Эти соревнования, в которых вместе с молодыми спортсменами участвуют и члены национальной сборной, способствуют преемственности поколений, дальнейшему укреплению белорусского бокса. Буквально на этой неделе в Гродно проходит крупный турнир по боксу в память о Владимире Львовиче Когане.
Здесь же поясним, какое отношение к боксу имеет режиссер Леонид Владимирович Мартынюк — лауреат всесоюзных и международных кинофестивалей. Послевоенным подростком в далеком 1946 году он пришел в зал бокса спортобщества «Динамо», который располагался тогда в известном «Доме Шменкеля» на площади Свободы в Минске. Тренируясь у Владимира Когана, стал призером и победителем первенств Минска и БССР 1948 — 1953 годов. Позже тема спорта, мужественного воспитания характера нашла отражение в поставленных Мартынюком фильмах «Пятерка отважных», «Неоткрытые острова», «Большой трамплин», «Семейные обстоятельства», «Железные игры», «Белое озеро».
...Шипит и потрескивает динамик старого катушечного магнитофона. Слушаем повествование легендарного спортсмена и человека.
Сергей КРАПИВИН, «СБ».
Перед разлукой в пять лет
Беседу начинает Леонид Мартынюк:
— Владимир Львович, сегодня, 8 апреля 1982 года, хочется у вас уточнить: разве в войну в Советском Союзе проводились соревнования по боксу?
— Да. В последние два года войны проводились первенства Москвы. В соревнования апреля 1945 года по удачной случайности вклинился и я, а затем вновь улетел на бомбежку вражеских позиций — уже в звании чемпиона Москвы. Но об этом чуть позже, а вначале — о том, как война разъединила меня с семьей.
В памятном довоенном Минске старший мой брат Арон был чемпионом республики по поднятию тяжестей, брат Саня — чемпионом Белоруссии по классической борьбе. Матвей, который старше меня всего на два года (и поэтому мне с ним легче было находить общий язык), с увлечением занимался боксом. Так по его примеру в начале 1935 года я попал в секцию бокса, организованную на заводе имени Ворошилова, в 1936 году стал чемпионом Минска в среднем весе, а в 1937 году уже участвовал в чемпионате СССР.
С будущей женой Верой Гвоздецкой я познакомился случайно на первомайской демонстрации в Минске в 1939 году. Ее родители — партийные работники — были незаконно репрессированы. Семью из Второго Дома Советов выселили в барак, и многие знакомые отвернулись от них. Но Вера, рассказывая мне о своем отце, старом коммунисте, нисколько не сомневалась в его невиновности. Я также твердо верил, что это ошибка. И действительно, спустя некоторое время Гвоздецкого реабилитировали, и он вновь вернулся на партийную работу.
Через год после знакомства мы стали мужем и женой. Вера училась в пединституте и там же, как большинство ее сверстниц, участвовала в разных соревнованиях, выступала на волейбольных площадках. Так что первые полгода — то я на соревнования, то она.
В сентябре 1940 года, когда вдобавок к спортивным успехам стал я стахановцем на заводе Ворошилова, призвали меня в армию и направили в авиашколу в Омск. Я тогда не знал, что мы не встретимся с Верой долгих пять лет, что в апреле 1941 года она родит мальчика, который умрет...
Немецкий десант остановил колонну беженцев и всех направили обратно в Минск. Так Вера осталась в оккупации. А родители успели уехать в эвакуацию.
Работая в немецком госпитале и зная язык, Вера входила в одну из групп Минского подполья. В нашей квартире на Немиге собирались его руководители, среди которых был и знаменитый Кабушкин — «Жан»...
Но узнал я об этом только в 1946 году, когда вернулся в Минск. И понял, что родители воспитали свою дочь по самым высоким меркам гражданской нравственности. После войны, работая тренером и выступая на соревнованиях, я фактически был освобожден от домашних забот. Вера буквально заставила меня учиться в институте физкультуры, вырастила троих детей: Алика, Милу, Вадима, заботилась о моих родителях, с которыми мы жили вместе. И никогда от Веры я не слышал жалоб. Никаких!
Воздушный стрелок
— Ты верно отметил, Леонид, о совпадении — я провел 140 боев на ринге, а в летной книжке у меня значатся 140 боевых вылетов. И ты прав — каждый вылет мог быть для меня последним.
Почти всю войну я провел в бомбардировочной авиации в качестве воздушного стрелка. Видел всякое. Видел, как горели самолеты моих боевых товарищей, как бомбили колонны танков Гудериана под Москвой, воевал на Северо–Западном фронте, в Заполярье, участвовал в бомбардировках на подступах к Берлину. Был и над столицей «третьего рейха».
В начале войны летали мы на бомбардировщике Ил–4. Он был оснащен тремя пулеметами, которые стреляли винтовочными патронами. Особого вреда истребителям немцев они, правду говоря, не наносили. Но никто у противника, естественно, умирать не хотел, и когда на германских пилотов шли от нас огненные трассы — они отворачивали. Поэтому главная задача немцев при таких атаках — уничтожить стрелков бомбардировщика, а потом разделаться с машиной. И не раз наш командир самолета бросал машину то вниз, то вверх — так, что во время атаки истребителя невозможно было в него прицелиться и ты вращался на турели, как черт на ниточке.
Спорт, я думаю, не раз помогал мне в моей военной работе. И еще — внимание. Ведь только воздушный стрелок, находящийся с пулеметом в «фонаре», имел полный обзор. Помню, на Северо–Западном страшно били зенитки, но вдруг стрельба прекратилась, и я понял, что вот–вот в зоне появятся истребители. Я стал следить за обстановкой, и удалось заранее заметить самолет и открыть упреждающий огонь...
Летали днем и ночью, хотя в то время ночные полеты были доступны ограниченному числу экипажей. В одном из таких экипажей, который возглавлял Николай Иванович Ватолин, я находился с 1942 по 1944 год. Штурманом летал капитан Ващуркин, а затем Николай Рузин, стрелком–радистом — Иван Шестаков. С Николаем Ивановичем мы сделали более сотни вылетов и всегда возвращались целыми и невредимыми. Но однажды...
Мы стояли тогда возле деревни Хотилово — это Северо–Западный фронт. Экипаж получает задание. Погода нелетная. И в это время подъезжает «виллис», а из него выскакивает мой знакомый Леня Колесников. В прошлом — чемпион Белоруссии по боксу. Обнимаемся. Он зовет меня к себе отметить встречу. А тут входит штурман и объявляет, что ночной полет на сегодня отменен.
Ну я и поехал с Колесниковым, а утром перед поверкой я уже был в боевой части на аэродроме. Вдруг вызывает комиссар: кто–то «стукнул» на меня... «Пойдешь под трибунал», — орет он. Заступился командир эскадрильи и перевел в другое звено.
В следующую ночь мы вылетели на Старую Руссу. Отбомбились успешно, но по возвращении домой я заметил в светлой полосе неба немецкий истребитель. Доложил командиру. Приготовил свой пулемет к стрельбе. Командир повел самолет в противоположную темную сторону. Атаки не последовало. Но когда мы вернулись на аэродром, то узнали, что сбит самолет Ватолина. Правда — над нашей территорией. Командир и штурман выпрыгнули с парашютом, а мой друг Ваня Шестаков и молодой стрелок Зарубин были убиты во время атаки немецкого истребителя. Через сутки командир и штурман пришли пешком на аэродром. Ватолин после этого вернул меня в свой экипаж. «Володя, — как–то пошутил он, — наш талисман».
О «военной физкультуре»
Последний бой на ринге до войны я провел в Омске, выиграв областные соревнования. Всю войну не расставался с боксерскими перчатками, в свободные от полетов часы «качался», «ставил удар» ребятам. Это можно сделать с каждым за пару недель тренировок. Ну и, надо отдать должное, летный состав во время войны кормили довольно прилично, так что к 1945 году был я, как говорят, полноценным полутяжеловесом.
Физподготовка реально помогала мне в полетах, и особенно тяжелы были вылеты в партизанские зоны. Боеприпасы сбрасывались по огням костров — на парашютах, а валенки, полушубки, тюки с продуктами я выбрасывал через свое стрелковое окно. И так — до восьми заходов над партизанской зоной, окруженной немецкими гарнизонами.
Запомнился ночной полет на Ригу. Дело в том, что немецкое командование вело агитационную работу по мобилизации латышей. Нам загрузили полтонны контрпропагандистских листовок. Конечно, повлиять листовками на латышей было, мягко говоря, наивностью, когда немцы были уже под Москвой. Но мы это делали.
Взлетели с аэродрома «Выползово». Шли на высоте 4 тысячи метров. Вдруг слышу, штурман говорит командиру:
— Давай пойдем через Псков, будет короче.
— В Пскове сильная противовоздушная оборона.
— Пролетим. Смотри, какая плотная облачность.
Когда подошли к городу, облака рассеялись. Чисто. И как начали по нам бить зенитки! Ну, думаю, конец. А тут еще взяли в клещи прожекторы. Хотя мы уже и поднялись на 5 тысяч метров. И вдруг... Командир бросил машину вниз, в пике. У меня аж уши заложило. А он так спас самолет, и мы, снизившись до километра, ушли в сторону Риги.
Вышли на город утром. И сразу по нам ударили зенитки. Самолет кружит над Ригой, а я бегаю, хватаю пачки листовок, разрезаю ножом шпагат и выталкиваю ногой в бомболюк. И так полтонны! Надо сказать, что согрелся я прилично, но все же лучше бомбить. Зашли на цель, сбросили бомбы и... тикай домой!
Белая «Крепость» и черные «Мустанги»
И еще пару слов о моей наивности и моем разочаровании... Когда мы летали на Зеловские высоты под Берлином (это было уже в сорок пятом в Познани), у нас на аэродроме приземлилась «летающая крепость» — американский четырехмоторный бомбардировщик «Боинг». Экипаж — 12 человек. Самолет вооружен артпушками. Нам таких бомбардировщиков американцы не поставляли. Экипировка американских летчиков нам на зависть: великолепные кожаные куртки, отглаженные брюки, ботинки. Экипаж — только белые. Их пригласили в столовую. И тут на аэродром садятся два истребителя «Мустанг» (они применялись для сопровождения «крепостей» при налетах на Германию). Выходят летчики. Мы к ним — негры! А представление у меня было по книге «Хижина дяди Тома»: негры — значит, угнетенные! В столовой они не сели за один стол с экипажем «летающей крепости», это еще больше усилило симпатию к чернокожим американцам.
Наш писарь немного говорил по–английски, и мы пригласили пилотов «Мустангов» в мою комнату летного общежития. На их глазах наш старшина залпом опрокинул кружку спирта и предложил гостям. Один пилот попробовал повторить «по–русски» и аж задохнулся, слезы из глаз. Второму объяснили, что можно запить спирт водой. Затем американцы попросили сигарету. А мы скрутили им из газеты цигарки (махорка номер 8) в палец толщиной. При первой же затяжке они вылупили глаза: «Русский табак?»
Стали мы их расспрашивать. Один говорит о себе: шофер. Ну, значит, почти пролетарий. Второй растянулся на моей койке: у меня, говорит, отец фермер. А в моем понимании фермер — тот же капиталист. И дальше рассказывают, что воевать им выгодно, платят хорошие деньги. Награды? Только если приземлишь свой поврежденный самолет на аэродром...
Разговор прервали офицеры контрразведки СМЕРШ. Увезли негров. Оказывается, на их фотопулеметах была зафиксирована атака на наш самолет. Такие ошибки случались. И как раз эти американцы сбили нашего. Вот вам и «Хижина дяди Тома»...
Москва — Берлин — Москва
В конце 1944 года наш полк получил приказ сменить боевые машины Ил–4 на более современные Ту–2. В начале января 1945 года вместе с группой летчиков и техников я попал в Москву. Говорили, что на новой машине стоят не пулеметы, стреляющие винтовочными патронами, а скорострельные авиапушки, один снаряд которой мог поразить вражеский истребитель.
В один из первых дней приезда в Москву я столкнулся с украинским боксером по фамилии Шкода, которого знал еще в довоенное время. Он рассказал, что на стадионе «Динамо» боксеры готовятся к первенству Москвы. В команде нет полутяжеловеса. А я — динамовец, хотя и минский. Попросил командира. Тот разрешил посещать тренировки. Больше месяца я ходил в специализированный зал бокса. Руководил занятиями Анатолий Иванович Булычев, впоследствии заслуженный тренер СССР.
Получив Ту–2, мы должны были покинуть Москву. Чемпионат же начинался буквально через несколько дней. Очень хотелось выйти на ринг. Я сказал об этом командиру и получил разрешение на участие в чемпионате.
Выступил я, на удивление многих, удачно. Победил чемпионов СССР Анатолия Степанова и Василия Чудинова. На следующий день уехал в свой полк. Утром успел купить несколько экземпляров «Правды» со спортивным отчетом и списком чемпионов.
В полку началась обычная боевая жизнь — вылеты на бомбардировку хорошо укрепленных Зеловских высот. Правда, в 1945 году летать стало намного безопаснее, чем в начале войны. Во–первых, хорошо наладилось прикрытие истребителями, во–вторых, новый бомбардировщик был мощнее.
А 20 апреля меня вызвали к командиру полка. Увидел я, что он держит какую–то бумагу с печатями. Это был приказ о моем переводе в столичную авиабригаду. В связи с близкой победой советское правительство решило отозвать с фронтов известных артистов и спортсменов, чтобы готовиться к мирной жизни. Моя неожиданная победа на чемпионате Москвы привела к тому, что я тоже был отозван с фронта.
Сдав личное оружие, я собрался к отлету в столицу. И тут узнал, что в одном из экипажей заболел стрелок. Пошел к командиру. Еле уговорил его. Но, видимо, подействовало то, что я стал чемпионом Москвы.
И вот мы над Берлином. Огромный город горел. Наши самолеты наносили по нему удары. Авиация фашистов оказалась к тому времени подавленной, аэродромы врага разбиты, но зенитная артиллерия еще вела яростный огонь. Отбомбившись, мы прибыли на аэродром. На фюзеляже и крыльях нашего Ту–2 было множество пробоин. К счастью, никто из экипажа не пострадал. Попрощавшись с ребятами, я в тот же день вылетел в Москву. Это было 22 апреля.
Прибыв в столицу, сразу приступил к тренировкам. Из рядов Вооруженных Сил я не был демобилизован, но уже действовал приказ обеспечить условия спортсменам для тренировок. Жил я в маленькой комнате на стадионе «Динамо». В ней стояла одна узкая кровать. Моя одежда — поношенная военная форма, в которой прилетел в Москву. Но рядом был зал, тренер, еще молодые, но уже прошедшие войну ребята. Да и мне было всего 24 года. Так для меня закончилась война. Дальше уже были другие бои — на большом ринге. И среди них – первенство СССР 1949 года, где Владимир Коган стал чемпионом страны. Тогда советские спортсмены не участвовали в чемпионатах мира и Европы, не ездили на Олимпиады. Уверен, что Коган, как и Николай Королев, Иван Ганыкин, Анатолий Булаков и другие спортсмены, воевавшие в омсбоне, в частях РККА, НКВД СССР, на земле, на море и в воздухе, стали бы там чемпионами. Потому что это было такое поколение – победителей!
