Максим 20 ударами мясорубки превратил голову приятеля в кровавое месиво. Второго знакомого он зарезал кухонным ножом. Женя сбросил с 12–го этажа двухлетнюю двоюродную сестру... Сажать их незаконно, отпускать опасно. Оба, как и 250 других убийц, маньяков, истязателей, насильников, признаны судом невменяемыми и находятся на принудительном лечении в Республиканской психиатрической больнице «Гайтюнишки». В условиях самого тяжелого вида наблюдения — строгого режима. Продолжительность «срока» меряется не тяжестью проступка, а тяжестью психического состояния.
Узники РПБГ
Общественным транспортом добраться из Минска в Гайтюнишки, которые в нескольких километрах от литовской границы, непросто. Наиболее удобный маршрут: автобусом до Лиды, пересадка до Вороново, а там еще пару десятков километров. Поэтому предложение главврача РПБГ Маргариты Кудян «там (в Вороново) вас и заберут» порадовало. Но и холодок по спине пробежал. По дороге водитель «медпомощи» Тадеуш Гурский рассказал, что в деревушке под названием Гайтюнишки всего–то пару домов и известна она с начала XVI века. А сама больница находится в единственном в стране подобном архитектурном сооружении — доме–крепости, построенной в 1612 году нидерландским эмигрантом Петром Нонхартом. В 1956–м здесь разместилась психлечебница, а через 33 года нынешнее спецучреждение.
Проезжаем КПП, и уникальный памятник готико–ренессансной архитектуры предстает во всей красе: с четырьмя башнями и небольшими бойницами по углам, фамильным гербом над входом. В этом миниатюрном бастионе длинные и узкие коридоры, сводчатые потолки, полутораметровой толщины стены, сделанные преимущественно из камня и успешно простоявшие 400 лет. Места вокруг усадьбы сильно заболочены, окутаны озерцами, речушками, а сама мини–крепость еще и обнесена рвом. Однако теперь отсюда сложнее выйти, чем войти.— Сейчас большую часть замка занимают административный корпус, стоматологический и другие лечебные кабинеты, лаборатория и несколько палат отделения общего режима, — знакомит меня с местным укладом Маргарита Кудян. — Эти душевнобольные не совершали правонарушений и для общества неопасны.
Мы проходим сестринский пост с улыбчивой медсестричкой. Палата мужская, женская. Чужака здесь встречают с интересом, журналиста — с настороженностью, старательно прячась от фотообъектива. Только 18–летняя Настя с удовольствием позирует на камеру. В целом в комнате довольно уютно, просторно и тепло. Единственное, что режет глаз, это зарешеченные окна.
Напротив замка — построенный уже в наши дни прямоугольный «барак» с прогулочным двориком внутри, резко выделяющийся на общем фоне. Это будто маленькая тюрьма, окруженная высоким забором с неприступной «егозой» у неба. 
Всюду — видеокамеры, тревожные кнопки, двойные решетки на окнах. А ночью между корпусом и оградой разгуливают сторожевые псы... Это стражное отделение, в нем изолированы шизофреники, психопаты и эпилептики, которые, не будь у них психзаболеваний, наверняка получили бы максимальные сроки лишения свободы.
Всюду — видеокамеры, тревожные кнопки, двойные решетки на окнах. А ночью между корпусом и оградой разгуливают сторожевые псы... Это стражное отделение, в нем изолированы шизофреники, психопаты и эпилептики, которые, не будь у них психзаболеваний, наверняка получили бы максимальные сроки лишения свободы.По периметру сооружение охраняют милиционеры, в отделение им разрешено заходить только в крайнем случае. Такова позиция руководителя учреждения: это все же не тюрьма.
— Однако и не санаторий, — говорю М.Кудян, поглядывая в сторону особого корпуса, куда мы как раз и направлялись.
— За пациентами наблюдают квалифицированные специалисты, и если больной вдруг становится буйным, санитары его усмирят, к примеру, с помощью инъекций и эластичных повязок. Такую фиксацию, кстати, применяют в реанимациях обычных клиник.
«Кажется, сейчас пойдут страшилки о пресловутых вакцинах и смирительных рубашках», — решила я, но собеседница возвращает на землю.
— И почему люди думают, что в таких местах обязательно должны быть дряхлые койки, санитары–насильники и медикаменты, делающие из тебя дурачка? Да нет у нас такого. Я работаю здесь с 1983 года, и сама смирительную рубаху эту видела только в кино.
Теперь о лекарствах. Допустим, сульфазин, которым пугают народ, в психиатрии не используется еще со времен перестройки. Давно не применяется и аминазин. Галоперидол, который в фильмах представляют как страшной силы наркотик, хотя такая реакция возможна только при конской дозе, мы даем в пределах нормы, чтобы избавить человека от галлюцинаций. Нынешние лекарства позволяют снимать бред преследования, слуховые и зрительные галлюцинации, делать более редкими эпилептические припадки. К тому же используемые в этой области медицины медикаменты утверждены протоколами, и уже никто не скажет, что не тем лечим. Да и на каждого пациента ведется дневник, где обосновывается применение любого препарата, даже витаминотерапии.
Бунт и бунтари
Маргарита Кудян говорит, что единственный бунт в больнице был в 1993 году. С 1989–го в Гайтюнишки начали переводить душевнобольных из колоний и тюрем, где санитарами работали сами зэки. Вот и понаехало оттуда татуированных пациентов с намерением показать глубоко гражданским людям кузькину мать. Это сейчас больных могут посещать только родственники и то в дни свиданий, а тогда приезжал кто угодно. Однажды дружки–уголовники привезли в лечебницу водки. Пациент в палате выпил сам, угостил других, и стали они буянить. Затем каким–то образом открыли другую палату и, вооружившись осколками стекла, направились к выходу... Что могли сделать двое милиционеров и дежурившая в те сутки М.Кудян, вставшие на пути у толпы пьяных психов? Страсти накалялись, и когда организатор попойки бросился к милиционеру, чтобы перерезать ему горло, остановить психопата смог только выстрел.
Последняя попытка побега была в Гайтюнишках в 2000 году, когда из Могилевской тюрьмы привезли пациента, по словам М.Кудян, бежавшего не из одной колонии. И эту уголовщину он навязывал здесь: назначал смотрящих, устанавливал какие–то законы, а тех, кто не соглашался, «уговаривал».
— Это была наша головная боль, — признается собеседница. — К тому же человек был частично вменяем, и мы пытались убедить коллег, что его место за решеткой. Однако диалог не складывался, пока не случилось вот что. Ночью пациент с двумя больными тихонько отвел решетку, перерезал сигнализацию — и деру. Двоих его сообщников задержали сразу. На что и рассчитывал организатор, надеясь выиграть время самому. Но его тоже вернули.
Собственно говоря, это был не единственный преступник, косивший под ненормального в надежде сменить тюремный быт на больничный. Один осужденный, помнится, даже отгрыз ухо сокамернику и носил на шее как предмет гордости. Хотя если симулянту и удавалось каким–то образом проскользнуть мимо экспертов, в РПБГ, усомнившись в диагнозе, его отправляли на повторный осмотр. Бывало, на свободу рвались и душевнобольные. А один из них в период обострения сумел перелезть через высоченный забор прогулочного дворика, изодрав колючей проволокой руки. Его пыл охладил лишь предупредительный выстрел в воздух.
Сейчас многое изменилось и в мерах безопасности, и в правилах внутреннего распорядка, и в отношении работников больницы к пациентам. По мнению главврача, одна из причин побегов в том, что больные, наслушавшись страшных сказок о психушках, попросту боятся. Поэтому в Гайтюнишках уже который год им рассказывают, что это за место, как проходит лечение.
Он называл себя Богом
Маргарита Георгиевна отводит меня в сторону. Как раз на физиопроцедуры в сопровождении санитара и милиционеров шла четверка из стражного корпуса. На мое предложение сделать пару фото лишь один больной просиял улыбкой, трое вжали головы в плечи и отвернулись. Ясно. Колонна, запечатленная с тыла, прошествовала дальше.
Улыбчивый же озирался до тех пор, пока не свернул за угол. Зовут его Константин Д. Рос единственным ребенком в семье, с хорошими отметками окончил школу и техникум. В вузе получил диплом менеджера–экономиста, но на работу по специальности сразу не устроился, отчего стал заглядывать в бутылку. Так развился психоз, появились бредовые мысли и высказывания. Костя считал себя Богом. И двум соседям по лестничной площадке разбил головы кирпичом в уверенности, что очищает Землю от недостойных.
В Гайтюнишках Костя с 2007 года, больше не бредит. Как может радуется жизни, играет в местном самодеятельном театре, поет. Стараниями специалистов пребывает в состоянии устойчивой ремиссии.
...Внутри «барака» длинные мрачные коридоры. На посту первого отделения строгого режима дежурит медработник. Санитары попеременно заглядывают через глазок в палаты, металлические двери которых практически точь–в–точь как тюремные. Они открываются по расписанию: когда постояльцев ведут в туалет, столовую, на прогулку, перекур, процедуры и в душ. К слову, с душевой корпус соединен зарешеченным коридором. Моются пациенты тоже под присмотром работников, чтобы избежать каких–либо эксцессов.
Кстати, строгий режим наблюдения в мужском отделении мало чем отличается от более лояльного — усиленного: тоже подъем, завтрак, прием лекарств, обход врача, работа с мультидисциплинарной бригадой (довольно распространенный подход к лечению) и прочее. Принципиальное различие — при строгом на свиданиях и прогулке присутствует милиционер. Вместе с тем все пациенты могут получать посылки, бандероли, письма, содержимое которых, конечно же, внимательно изучается. А вот деньги больным при себе иметь запрещено, дабы избежать подкупа и «неуставных отношений». В больнице также стараются пресекать хождение условной валюты, скажем, конфет–сигарет. Ведь кто знает, где грань безобидного обмена: ты мне конверты — я тебе полплитки шоколада.
Волчонок
Когда 32–летнего Федора М. только привезли в Гайтюнишки, насилу удалось стащить с него лохмотья, чтобы одеть в чистое. Олигофрен Федька жил в сельской местности с матерью–алкоголичкой и еще четырьмя такими же горемычными сестрами и братьями. Хотя Феде, инвалиду с детства, повезло куда меньше: его мать с девяти лет до 18 держала на цепи в сарае. Странно, что соцслужбы заинтересовались мальчишкой только тогда, когда ему удалось сбежать. Так и оказался в психоневрологическом интернате. Правда, долго он там не пробыл, поскольку жить по человеческим законам не умел. Приняв на грудь, Федор размолотил голову другому пациенту.
В РПБГ после пары–тройки обязательных для новичков процедур Федю с его нехитрым багажом определили в палату строгого режима. Психолог больницы Валентина Караляк говорит, что М. не умел ни писать, ни читать. Не знал, что нужно переодеваться, снимать одежду, когда ложишься спать. Какие уж тут планы на будущее и самокритика? Практически единственное, что Федя делал самостоятельно и хорошо, — это работал ложкой.
За четыре года лечения его кое–чему да научили. Назначили опекуна — родную сестру, которая получает Федину пенсию и должна о нем заботиться. Хотя полоумный братец ее не особо интересует. Сам же Федор за это время стал на удивление общительным, шлет письма с просьбой о помощи в Красный Крест, волонтерам. К тому же человек этот оказался очень энергичным, посещает много занятий. Особенно любит музыкотерапию: горланит песни, хоть и мимо нот.
Не так активны те, чей «срок» уже лет десять. Им просто лень. Занятия не жалуют, только едят, глотают таблетки, спят да газетки почитывают. Что беспокоит здешнюю администрацию: как вернуть в социум иждивенцев? Но ничего не поделаешь, производств с оплатой труда для пациентов в РПБГ нет. Да и зачем напрягаться, когда пенсия и без того капает на счет больного или опекуна.
Господин Серега
Есть здесь особая комната, для буйных, наблюдательная палата называется. Вместо двери в ней решетка, а напротив, по ту сторону, — персональный «ангел–хранитель», или просто санитар. Он смотрит, чтобы больной ничего с собой не сделал. Недавно тут сидел совсем молодой шизофреник Сергей К. Поступил полгода назад: выпил, убил сожителя бабушки. Сейчас К. на прогулке. Ходит, угрюмый, вдоль забора. Медработники рассказывают, что пока это естественное его состояние. Парень со всеми скандалит, ночами другим спать не дает, возможно, и ударил бы кого-то, если бы не санитары. Однако М.Кудян говорит, что далеко не все психически нездоровые люди — правонарушители. Они оступаются гораздо реже обычных граждан. К тому же более 80 процентов подопечных совершают преступления, будучи выпившими.
Как кормят пациентов
Тем временем в пищеблоке уже раскладывали по кастрюлям обед. Дежурный врач с главным поваром взвешивали огромные емкости с первым, вторым, третьим, четвертым... Цифры на весах и бумаге сходятся, и крепкие парни в зеленом — санитары — уносят кастрюли по отделениям. «Стражники» трапезничают в своей столовой в присутствии работников, которые потом уведут больных в палату. После каждого приема пищи здесь пересчитывают тарелки и ложки. «Чтобы не унесли и мыслей ненужных не было, — коротко объясняет главврач. — Хотя покончить с собой в Гайтюнишках еще никому не удавалось». Тарелки здесь металлические, вилок и ножей нет, а нож, которым пользуются работники, хранится в сейфе. Маргарита Кудян говорит, что палаточное кормление очень удобно для контроля, особенно на строгом режиме. Ведь когда людей много, можно где–нибудь и затеряться.
Новинки: новый адрес Надежды
Надежду В. как страдающую психическими расстройствами освободили от уголовной ответственности 21 марта, назначив принудительное лечение. Она едва не убила свою пятилетнюю дочь, сбросив ее с моста в реку, затем прыгнула сама. Благо обеих спасли очевидцы. Теперь Надя по решению суда находится в Республиканском научно–практическом центре психического здоровья, в единственном в Беларуси женском отделении строгого режима.
Всего в стражном корпусе 30 пациенток. «Марина», — знакомит меня с одной из них заместитель директора РНПЦ психического здоровья Сергей Осипчик. Она родила ребенка, а через 10 дней сожгла его. Оля. Выбросила своего малыша в окно, как она говорит, чтобы спасти. Аня. Эта совсем еще юная девушка поступила в апреле 2012 года. Жила отдельно от матери, отец умер, друзей нет и никогда не было, соседи сторонились.
— За что вы здесь? — спрашиваю.
— Убила двоих. Один был младше, страшное сделал, не хочу рассказывать. Я отомстила — подсыпала в стакан с вином таблетки. Он упал, но еще шевелился, и я ему на шею надавила.
— Сопротивлялся...
— Немного. Потом перестал.
Аня рассказала, как вытащила его в прихожую, потом на балкон и опять в прихожую. В итоге труп оказался под дверью у соседей, на полу валялись шприцы. Второго своего приятеля она убила через полгода.
— Я сильно пьяная была. Он надо мной смеялся, и я успокоила его мясорубкой.
С соседками по палате Аня старается не конфликтовать, но за глаза критикует — одну за убийство своих детей, вторую за убийство матери, третью — отца. Говорит, что не высказывается и при медработниках, опасаясь, что те назначат страшные лекарства. Больной себя не считает. Сергей Осипчик позже рассказал, что Анино состояние по–прежнему нестабильно, наблюдаются периодические обострения. Критика снижена, принимать лечение не хочет.
Вроде преступник, а кто виноват?
Всего в РНПЦ психического здоровья четыре вида наблюдения. Здесь милиция тоже дежурит лишь по периметру и что творится внутри — забота врачей. Однако в отличие от Гайтюнишек пациенты строгого и усиленного режимов вне корпуса передвигаются в наручниках, в сопровождении санитара и сотрудника с собакой, едят в столовой за привинченными к полу столами. Кровати в палатах тоже зафиксированы. Еще одна особенность — ступенчатость режимов для убийц, насильников и истязателей. То есть в зависимости от состояния больного возвращают к нормальной жизни постепенно, переводят со строгого вида наблюдения на усиленный, затем на обычный и амбулаторный. Это позволяет, отмечает С.Осипчик, сформировать правильные привычки:
— Почти в 99 процентах случаев агрессия психически страдающих людей — реакция на отношение к ним окружающих. Общество нужно учить быть терпимее, а абсолютная изоляция — не метод.
— Но с другой стороны, он раз убил, два убил... Соседи живут в страхе, ведь больному может показаться, что на него не так посмотрели, не то сказали или что–то там нашептали голоса.
— Ну уживаемся же как–то с вернувшимися из колоний. Это неизбежность, которую несет на себе человечество... Здесь еще вот какой момент. Объясню на примере. Минчанин, не так давно сбросивший с балкона двухлетнюю девочку, — наш постоянный клиент. Обычно его привозили по «скорой», и каждый раз мать, вместо того чтобы оставить сына на полный курс, забирала его через два–три дня. Лекарств дома ему тоже не давала, не обращала внимания и на то, что парню нужен абсолютный покой.
В тот злосчастный день родственники попросили семейство присмотреть за дочкой и уехали по делам. Хозяйка вышла на кухню, оставив малышку в комнате с сыном. А когда ребенок расплакался, шизофреник понес девочку на балкон... И кто здесь виноват?
Бывает, что неадекватное поведение детей перенимают любящие родители, особенно матери: «Сын говорит, что за ним следят, и ведь действительно следят». «Не пойду в больницу, там плохо», — уверяет чадо. «Да, никаких больниц».
* * *
Как правило, после выписки большая часть душевнобольных возвращается в интернаты и лишь немногие — в семьи. Бывали случаи, когда они приживались при монастырях. Специалисты обеих лечебниц признаются, что нельзя прогнозировать, оступятся ли снова их «выпускники». Так же как и гарантировать, что вне больничных стен они будут принимать лекарства и не потянутся к рюмке.Но уж лучше пусть все остается как есть. Да и самим психически нездоровым преступникам в наших казенных домах живется неплохо. И лично я ничего против этого не имею. А вот перспектива, о которой уже поговаривают, что подобные спецучреждения сократят и выпустят их обитателей на волю, настораживает. Что бы ни говорили о всеобщей терпимости, жить по соседству с недолечившимся маньяком мне совсем не хочется.
Советская Белоруссия №64 (24447). Суббота, 5 апреля 2014 года.
Фото автора и Артура Прупаса, «СБ»
