Бабушка и медведь

Упаковывать свою жизнь в чемоданы, пакеты и мешки — та еще задача. Сердце разрывается, когда освобождаешь — комната за комнатой, шкаф за столом, полка за полкой — мамину квартиру, в которой твоя семья прожила 39 лет. Муж, собирая упакованные вещи, чтобы отнести их в багажник, поднимает мягкое и большое. Смотрит — в ответ на него глядят два черных пластмассовых глаза‑пуговки. «Что это?» — недоумение и неверие, непроизносимое вслух. Медведь? Плюшевый медведь? И мы, расстающиеся с мебелью, кастрюлями, сковородками, безжалостно выбрасывающие детские портреты на растрескавшейся фанере, повезем в Минск вот это? «Да, — говорю я мужу. — Повезем». «И ты знаешь, где он будет сидеть?» Конечно. 


С этим медведем такая вышла история, что я не могу с ним расстаться, хотя он даже не мой. Моя бабушка подарила его моей маме почти тридцать лет назад. Сказать, что мама была удивлена, — ничего не сказать. Во‑первых, вернее, в‑главных, потому что знала свою маму как женщину сугубо практичную, а тут — плюшевый медведь с глазками‑бусинками — вещь, конечно, милая, но в хозяйстве категорически лишняя. Мамино удивление было столь велико, что глаза ее — темно‑карие, почти черные, как у этого медведя — из бусинок стали блюдцами: «Мама, что это?» А мама — бабушка моя Мария Павловна, которую все много‑много лет звали бабой Маней — смотрит и улыбается: «Полина, знаешь, что я подумала? Приходишь домой, а там он (бабушка разводит руки широко в стороны, открывая для объятия) сидит, тебя ждет». Глаза‑блюдца почти плакать готовы. Потому что для бабы Мани этот медведь — символ. 

Моя бабушка была неграмотной сначала крестьянкой, потом колхозницей, три раза замужем, но большую часть жизни прожила одна, родила четверых детей. Двое подростками умерли в течение двух дней, один за другим, от острого менингита, горбун Вова утонул, осталась одна моя мама — ревматизм и порок сердца с детства. Вся бабушкина жизнь — борьба. Причем не за место под солнцем или даже за счастье — просто за выживание. Себя, детей, себя, детей… С 1946 года, когда она с четырьмя детьми (моей маме и года не было) переехала из деревни в казавшийся таким огромным Гомель, по 1962‑й, когда вышла на пенсию, она загоняла вагонетки с сырым клинкером в пылающую печь — на обжиг. День за днем, месяц за месяцем, год за годом — выживала. Жили в бараке. Мама рассказывала, что зимой приходилось кружкой разбивать лед в тазике, чтобы умыться или выпить воды — ее детский ревматизм из того тазика родом. Когда бабушке дали двухкомнатную хрущевку на первом этаже панельного дома, счастье ее было безмерно: «Дворец!» Мама говорила, что со двора на клинкерном, где стоял их барак, в люди выбивались единицы, большинство пополняли тюрьмы. Мама выбилась. 

Бабушка по крестьянской привычке искала возможность заработать и после выхода на пенсию сдавала парочку койко‑мест в своей хрущевке девочкам, работавшим в троллейбусном парке. По десятке за место. Девочки и купили ей этого медведя — сама она к тому времени уже далеко ходить не могла. Но описала его подробно: чтобы большой, коричневый, с глазками‑пуговками и широко растопыренными, как для объятия, лапами: «Придешь ты, Полина, а он там сидит, тебя ждет». Мама к тому времени уже была вдовой, и бабушка ее ругала: «Несовременная ты, Полина, — говорила. — Вон Любка из соседнего подъезда уже третьего мужика меняет. Инженер, в галстуке». 

И вот как мне расстаться с этим медведем? Решившись на этот подарок, бабушка обозначила свой — в первую очередь именно свой — новый жизненный этап: выжила! 


У Полины все сложилось — мужа бы, конечно, надо, но и без него можно жить, так даже спокойнее, у Инессы все вроде как тоже неплохо складывается, девочка она сообразительная и может за себя постоять (бабушка всегда в меня верила, спасибо ей большое). На картошку и селедку хватает — чего еще можно пожелать? Это у бабушки, сумевшей выжить и в революцию, и в войну, было такое определение благоденствия: «Полина, а если у людей будет вдоволь картошки и селедки, чего они еще могут захотеть?» Бабушка захотела медведя. Наверняка она хотела его для себя — видела в каких‑то зажиточных, с ее точки зрения, домах и мечтала, что вот однажды, однажды, когда ей уже не нужно будет беспокоиться о будущем, у нее появится такой же. Но сейчас посадить себе такого на диван… Несолидно вроде как — старая она уже для медведя. А вот Полине… 

Муж меня понял: мы не расстанемся с этим медведем. И когда я рассказывала эту историю маминым подругам, они, помнившие те времена, сразу понимали все. 
Эта история о том, как бабушка наконец‑то смогла позволить себе купить ненужную вещь. 
И это было для бабы Мани большим и важным событием в жизни. Событием, которое навсегда со мной, как бабушка и мама. Прихожу домой — а там медведь с глазами‑пуговками раскрывает объятия: все хорошо, Инессочка, все хорошо. Жизнь. 

pleskachevskaya@sb.by
Полная перепечатка текста и фотографий запрещена. Частичное цитирование разрешено при наличии гиперссылки.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter