История режиссера Михаила Пташука

В этом кабинете вдова Михаила Пташука давно мечтает создать его музей. Против идеи никто, в принципе, не возражает, да и желающих посмотреть «кабинет мастера» с годами меньше не становится. Да, кабинет есть. И память осталась. Но студийный музей Пташука по–прежнему существует только в виде проекта...

— Еще до рождения Миши его бабушка — бабтя, как он ее называл, — трижды видела один и тот же сон, — вспоминает Лилия Пташук. — О золотом мальчике, который у них появился, играючи взобрался на небо и все небо обошел. Этот сон она мне не раз пересказывала. Все ведь сбылось... Даже мальчишкой, когда вместе с теткой пас коров, он разрабатывал режиссерские экспликации, в воображении создавал спектакли из всего, что прочел. Придут на пастбище, рассказывала тетка, а он все «нешта пiша, пiша»... Кстати, эти рукописи сохранились.

Он специально возил меня в лес за деревней, показывал немецкие бетонные доты, оставшиеся с войны. В одном из таких в январе 1943–го Миша и появился на свет... Накануне его беременная мать попала под перепуганную лошадь, запряженную в телегу. И родился он, уже насквозь пропитанный кошмаром войны. Она жрала его всю жизнь, с этим ничего нельзя было сделать. Вокруг нас, его родных буквально все напитывалось ее энергетикой, иногда я срывалась, говорила, что мы больше не можем жить в такой атмосфере. Просила: «Заканчивай ты с этой войной!» «Я бы и сам рад с ней закончить, — говорил он мне, — да она никак не кончается». И я понимала: не на том уровне я рассуждаю. Тут другие силы участвуют...

Я далеко не сразу осознала, с кем свела меня судьба. Это уже потом, годы спустя, пришла к выводу, что, возможно, вся моя жизнь была подготовкой для встречи с ним... Но вскоре после знакомства с Пташуком я сказала своей маме: «Не смей включать свет — пусть он видит, что нас нет дома. Это не мой человек, и домой мы его больше не пустим, и замуж я за него не пойду!» Мне было 15, я была влюблена — отнюдь не в Мишу, но это его ничуть не заботило. Когда у него появлялась цель, он превращался в таран.

Тогда, в Астрахани, куда его направили на практику в местный ТЮЗ (Миша учился в Щукинском училище), этот «принц датский» заметил меня сразу. В кинотеатрах шел «Гамлет» со Смоктуновским, а Пташук в те годы чем–то на него походил, отсюда и взялось его астраханское прозвище. Вокруг меня всегда было много поклонников, хотя я не понимала, что они во мне находили. Настоящей красавицей у нас считалась моя мама, копия актрисы Лидии Смирновой. И бабушка постоянно напоминала мне, что до эталона я не дотягиваю. Тем не менее почти всегда и везде я ходила со «свитой». Пташук дождался–таки момента, когда я была одна, схватил меня за руку — и больше не отпускал ни на секунду. Подружился с моей мамой, стал бывать у нас в гостях, говорил о свадьбе... А я даже слышать не хотела о его любви и близко к себе не подпускала. Я собиралась в литинститут, а не замуж! Но едва мне исполнилось 18, Пташук затащил меня в ЗАГС. Видимо, как и все прочие, я просто не смогла ему противостоять. Любовь проснулась позже. А он всегда говорил, что с первой минуты, как увидел меня в Астрахани, понял — это судьба.

В минский театрально–художественный институт он поступил с первого раза. Но через год его отчислили — слишком выделялся. «Пташук, ну какой из вас режиссер? — говорили ему. — Что вы все бегаете, суетитесь? Режиссер должен быть степенным, серьезным». Степенным... В нем же огонь горел, его несло вперед! Сразу после отчисления Пташук поехал в Москву, и там его с ходу взяли в Щукинское... Позже точно так же, без лишних рефлексий и сожалений прямо на перрончике в Симферополе поставил меня перед фактом, что ему дали направление к Данелия на Высшие режиссерские курсы и что он уезжает. Я осталась одна с двухлетней дочкой — в квартире, откуда нас вскоре попросили съехать, поскольку мой муж больше не работал в Симферопольском драмтеатре. Я уехала к маме... Конечно, он все делал правильно, хотя тогда я так не считала. И по молодости–глупости ревновала его к чему угодно, но не к кино.

«Лиля, — сказал мне Роджер Корман, — если Майкл снимет в Голливуде хотя бы одну картину, в Америке вы будете обеспечены до конца своих дней». Он специально приехал в Минск, снял номер «люкс» в гостинице, но поселился у нас, в 7–метровой комнате, чтобы уговорить Мишу хотя бы на один из своих проектов. Миллионер Корман, прославленный продюсер и обладатель «Оскара», так и не смог заинтересовать Пташука своими идеями, переключился на меня. Из вежливости я, конечно, обещала посодействовать, но в действительности даже не собиралась этого делать. Мы оба, и Миша, и я, прекрасно понимали: если Пташук пойдет за деньгами, снять хорошее кино Бог ему не позволит.

Голливуд ходил за ним по пятам. В буквальном смысле тоже. На него там смотрели, как на диво. Без сопровождения он нигде не появлялся — вся студия бегала следом. Даже местные нищие ходили за ним чередой — просто из любопытства... Посмотрев «В августе сорок четвертого...», Корман потребовал все Мишины картины. «Я думал, что Спилберг был первым в открытии этой темы, — говорил он потом. — Нет, Пташук опередил Спилберга».

Сны ему снились необыкновенные. В снах он видел сюжеты фильмов, сцены, которые предстояло снять. Миша настолько привык к этому, что даже перестал их записывать. Сны повторялись... Но в конце 90–х он стал видеть сны–предупреждения о близкой смерти. Каждый день... Я была в Юрмале, писала сценарий. Миша позвонил: «Возвращайся, едем в Астрахань, беру билеты». И мы поехали в Астрахань к моему духовному отцу. Визит к нему произвел на Мишу огромное впечатление. Они долго разговаривали. После Пташук тут же набросал начало новой картины: церковь, агенты КГБ, батюшку уводят... Но та встреча его сильно изменила, он как будто переродился изнутри...

Пташук изначально был глубоко верующим человеком. Его дед при поляках спас православную церковь, сохранил иконы от советской власти. Мать и бабушка мечтали, чтобы Миша стал священником, готовили его к этому... Правда, когда я однажды спросила, кем еще он мог бы стать, услышала в ответ: председателем колхоза! Да, он умел управлять большим производством, собирал вокруг себя самых талантливых людей, снимал фильмы все с таким же осязаемым белорусским духом, но каждая новая картина становилась тяжелее и тяжелее. После «Знака беды» я особенно явно ощутила, что одни только названия его фильмов притягивают в нашу жизнь события, которых хотелось бы избежать... Когда он готовился снимать «В августе сорок четвертого...», я уже заказывала службы в церкви на каждый съемочный день. Бывало, приезжали «на натуру» во время грозы, и, пока расставляли приборы, ненастье прекращалось. «Михаил Николаевич, Лилия Михайловна точно не одну свечку поставила», — шутили в съемочной группе... Действительно, с этой стороны препятствий для съемок ни разу не возникло. Но каким же испытанием стал для него этот фильм...

«В августе сорок четвертого...» претендовал на «Нику» практически во всех номинациях. По своему обыкновению, я пошла в часовню Иверской иконы Божией Матери, заказала службу... И вдруг невесть откуда пришли слезы, я начала рыдать, не понимая, что происходит. Не знала еще, что оплакиваю Мишу... Накануне он попросил собрать «ссобойку» в Москву. Я еще удивилась — у нас это не было принято. А вечером ко мне в гостиничный номер пришли Мишины друзья и этой «ссобойкой» мы его поминали. Вечером 26 апреля, в день чернобыльской катастрофы, о которой Миша собирался снимать свой главный фильм...

После трагедии наша дочь сказала: «Мы жили с гением, но не понимали этого». Она поняла это первой...

Советская Белоруссия №135 (24518). Суббота 19 июля 2014 года.