О художнике Чемодурове и кинорежиссере Калинине

Безусловно, Евгений Чемодуров и Николай Калинин были очень разными людьми. Один — как костер, горевший ровно и мощно. Другой — свеча, вспыхнувшая ярко и угасшая неожиданно... Один — театральный художник, сотрудничать с которым мечтали крупнейшие театры мира, удостоенный всех мыслимых званий и премий. И другой — кинорежиссер, талант которого не успел принести ему ничего ощутимее зависти коллег...

Когда наш Национальный театр оперы и балета решил возродить «Аиду» Верди, главной приманкой для публики стали как раз декорации Евгения Чемодурова — это уже отдельная театральная легенда. На категорию «вечного» вполне могут претендовать и фильмы Николая Калинина — даже сейчас, спустя 40 лет, его «Кортик» и «Бронзовая птица» остаются в числе самых популярных детских сериалов... Но есть ли повод сравнивать этих ярких, но таких разных людей? Есть. Недаром ведь говорят, что дочь выбирает мужа, похожего на отца.

— Девочкой я часто говорила: буду актрисой, а муж у меня будет знаменитым режиссером, — вспоминает вдова Николая Калинина актриса Русского театра Наталья Чемодурова. — Все так и вышло, хотя папе смириться с моим выбором было непросто в обоих случаях... В детстве мне даже запрещалось смотреть спектакли — притом что мы жили в театре! Папа категорически не хотел, чтобы я связывала свою жизнь со сценой. И на время моих вступительных экзаменов отправился вместе с мамой и друзьями в тайгу, сплавляться на байдарках. О том, что я стала студенткой театрально–художественного института, сообщила ему телеграммой... А с Калининым он поначалу обменивался гневными письмами. Папу можно было понять: все мои прежние женихи были сплошь золотой молодежью, а тут мальчик из деревни Корма... Но когда они, наконец, встретились, взаимопонимание возникло с первых же слов и взглядов. И папа, и мама полюбили Коленьку сразу же. И потом папа с большим удовольствием снимался в его фильмах, а Коля сплавлялся с ним по горным рекам...

Конечно, они сильно различались — возрастом, опытом, положением, образованием, происхождением, наконец. И все–таки у них было много общего — одержимость профессией, жизненная сила, бесстрашие, щедрость, везение...

Снег

— Историю своего рода дед унес в могилу — ради папы, родившегося в 1914 году, позднего и единственного выжившего ребенка, он переписал всю биографию и сохранил свою тайну до конца жизни. С его «рабоче–крестьянскими» документами бабушка, сменившая в замужестве фамилию, скрывать свое происхождение уже не считала необходимым. В конце концов, она, урожденная Раевская, была в родстве с декабристами!.. Ходили какие–то слухи о фабриках и роскошных домах, некогда принадлежавших Чемодуровым, о дядюшках, эмигрировавших в Америку в первые годы революции, но на эту тему мой дед никогда не распространялся. При том, что он был настоящим полиглотом, знал очень много языков и до последнего сохранял привычку начинать свое утро с похода в библиотеку — не мог без этого. А бабушка в шляпке и митенках отправлялась на рынок — покупать картофельные очистки к обеду... Когда папа был совсем маленький, она так боялась, что улица может на него дурно повлиять, что зимой открывала окна и приносила снег прямо в комнату, чтобы сын играл дома...

Но домашним мальчиком он, конечно, не вырос — время было далеко не сентиментальным. Хотя всю жизнь вспоминал своих морских свинок, которых продал мальчишкой, чтобы купить себе краски. А потом как только ни ухитрялся заработать, чтобы учиться в частной художественной школе Шлеина!.. К счастью, Николай Шлеин, разглядев в нем талант, позволил продолжить обучение без денег. А чтобы папино самолюбие не страдало, представил дело так, будто бы все расходы взял на себя областной отдел народного образования. Папа узнал об этом уже в конце жизни... Но его талант и упорство производили впечатление на многих — и тогда, в Костроме, и позже, когда он поступил в Ленинградский институт имени Репина, везде находились великие покровители...

Хлопок

Несмотря на то что папа считался лучшим учеником Лансере и после защиты диплома его ждали на «Ленфильме» и в театре имени Горького (нынешнем Товстоноговском), он уехал в Душанбе, где только что открылся шикарный оперный театр. Никакого романтического порыва в этом не было — молодых художников в ленинградских театрах годами держали на «скамейке запасных», а в Таджикистане он мог почувствовать себя абсолютно свободным. Так и вышло — там у него спектакль за спектаклем, театр едет в Москву на Декаду таджикского искусства, папа получает звание, орден, Сталинскую премию... И там же, в Душанбе, встречает мою маму — прямо на улице, юную, загорелую (все лето собирала колхозный хлопок!), в алом платье, так похожую на Наташу Ростову, его любимый женский образ...

А потом Охлопков, впечатленный папиными спектаклями, приглашает его в свой театр. И мы переезжаем в Москву. Вместо шикарной квартиры и южного солнца у нас теперь единственная комната прямо в театре, окна которой выходят на глухую стену соседнего здания. Но папа увлечен новой работой. Театр имени Маяковского, Большой, Московский цирк... И, наконец, приглашение в Бухарест, где ему предлагают «Бориса Годунова». Родители с братом уезжают, а я с бабушками остаюсь в Москве — в качестве «заложников»...

Крыши

Все мое детство прошло на крыше дома, куда можно было выйти прямо из окна нашей комнаты в театре... Когда Калинина послали на Высшие режиссерские курсы в МХАТ к Кедрову, он нашел двор, в котором я выросла. «Бедная моя, — говорил он потом, — как ты жила в этом каменном мешке?»... Ну да, а еще — война, голод, немцы, развлекавшиеся стрельбой куда попало. Если бы не его мать, бросившаяся тогда на ружье, вряд ли Коленька остался бы в живых... Но у него всегда болело сердце за других, а вот чтобы поберечь себя — ему это, похоже, и в голову не приходило. Прежде чем мы познакомились, я была о нем много наслышана. Его почти никогда не было в институте, но все говорили только о Калинине. Еще студентом он стал вторым режиссером знаменитого фильма Турова «Через кладбище» (который в значительной степени был и его фильмом — потом одной из частей Калинин защищал диплом)... К 36 годам он снял уже 7 своих картин. Фильм «Идущие за горизонт» (получивший Гран–при кинофестиваля в Париже) принес ему известность, зрительские письма приносили мешками! Но Калинин остался все тем же — мог запросто подарить свою куртку случайному человеку, сочтя, что «ему нужнее». Или пожалеть забулдыгу, пригласить его переночевать — и напороться на нож... За несколько дней до смерти отдал свои последние деньги вдове одного из коллег. «Надо помочь, — оправдывался передо мной. — Ты не знаешь, что такое быть вдовой»...

Папина щедрость не была такой безрассудной. Хотя... Помню, как он покупал билеты, еду и снаряжение для своих друзей, которые хотели составить ему компанию в байдарочных походах, но финансово не могли себе этого позволить. Компании собирались немаленькие, и, кстати, на байдарках папа ходил до очень преклонного возраста... И в пользу работы мог многим поступиться. Но, видимо, чувство вины перед семьей где–то копилось — и он принял предложение Министерства культуры БССР стать главным художником театра оперы и балета в Минске. Ради квартиры, которая у нас, наконец, появилась. В то самое время, когда его звали в Париж...

Ночь

Если бы Коленька остался жив, уверена, Сергей Шевкуненко, сыгравший в его последних фильмах роль Миши Полякова, никогда не стал бы бандитом. Ведь мать его для того и привела к Калинину, чтобы отвлечь Сергея от криминальной компании, с которой он уже успел связаться. Николай Артемович действительно заменил ему отца, во время съемок в Вильнюсе даже по ночам вставал и шел поговорить с Сережкой по душам. А тот копировал Калинина во всем — в жестах, походке, манере речи... «Кортик» и «Бронзовую птицу» мне до сих пор больно смотреть. Ведь я там не Мишу–Сергея вижу, а Коленьку, его пластику, интонации...

В эти два фильма он вложил всю душу — иначе не мог, хотя мечтал совсем о другом — своем кино. Но у него был четкий план — заработать денег, чтобы семья не нуждалась, а потом запереться на даче и заняться сценарием. Что за фильм — осталось тайной... За все наши с ним годы Калинин ни разу не был в отпуске, работал по ночам, а если не работал — всю ночь слушал Моцарта, Бетховена, не мог уснуть. Снять 6 серий за один год — до него так еще никто не работал! Напряжение увеличивалось...

Чем была его внезапная смерть — несчастным случаем или убийством? Сейчас это уже тем более не выяснить. Но таким, как он, видимо, не суждена долгая жизнь. Я легко могу представить его в одной компании с Есениным, Шукшиным, Высоцким... А папе наверняка было бы о чем поговорить с Шаляпиным, Мусоргским или Бородиным...

zavadskaja@sb.by

Советская Белоруссия №190 (24571). Суббота, 4 октября 2014