Художника Владимира Стельмашонка вспоминает вдова Ирина Назимова

Его оптические трюки захватывают, хотя слово «трюк» здесь, пожалуй, неуместно. Кто видел, как он работает, подтверждают — свои рисунки художник делал так стремительно, что эффект движения возникал сам по себе, след карандаша или краски у него всегда легкий, мимолетный и вместе с тем очень точный. Стельмашонок на пленэре — это было почти как театр одного актера, в людных местах собирались толпы зевак. Рассказывают, например, что во время творческой поездки советских художников на Сицилию писать этюды он отправился один — никто больше не рискнул, опасаясь встречи с мафией, книги и фильмы о которой тогда были в большой моде. А вернулся, уверяют коллеги, в сопровождении восхищенной компании людей, выглядевших в точности, как экранные мафиози...

Коллеги, друзья и ученики и сейчас часто вспоминают о Владимире Стельмашонке в блогах и на интернет–форумах, благо есть что вспомнить: творческую жизнь он прожил долгую, плодотворную. В Минске чуть ли не повсюду можно обнаружить очень многое, напрямую связанное с его именем: площадь Победы, Дворец искусства, мозаики и витражи на станциях метро... А на днях в художественной галерее Щемелева открылась выставка «Город, который мы не видели» — рисунки Владимира Стельмашонка выставлены там в качестве архивных документов, и это действительно Минск, которого нет нигде: ни на старых фотографиях, ни на полотнах коллег, — то, что успел запечатлеть карандаш–кинокамера Стельмашонка, менялось ведь очень быстро. Большинство улиц, парков и площадей на этих рисунках пока еще без названий — послевоенный город поднимался из руин, но Минск там очень узнаваемый и даже какой–то уютный. Город, в котором хочется остаться, для Владимира Стельмашонка всегда был таким. И сразу после войны, и тогда, когда ходил в изгоях–«формалистах», и в годы своего депутатства в Верховном Совете СССР. Отовсюду спешил вернуться, нигде не задерживался надолго. Хотя десятки раз мог все изменить. Остаться в Ленинграде, где учился во всех трех самых знаковых для любого художника учебных заведениях — имени Мухиной, Серова и Репина: ленинградские театры звали, обещали, заманивали... Мог жить в Германии или Америке — в штате Нью–Джерси ему даже присвоили звание почетного гражданина Трентона — многим городам был нужен такой художник. Но его Минск был вне конкуренции. И его люди, роднее которых не было нигде. И больше не кажется такой уж причудой художника дарить свои работы всем, кто приходил на его вернисажи...

— Видите эту акварель на стене нашей комнаты? Это Арарат, моя историческая родина, — говорит вдова Владимира Стельмашонка, известный в Беларуси искусствовед Ирина Назимова. — Нет, это не оригинал — ксерокопия. Оригинал мы подарили музею. И мой портрет, вон тот, я его очень люблю, — тоже в музее, а здесь — ксерокс. В семье остались считаные работы, почти все раздарено. Глупо сидеть на шедеврах, не имея условий для их хранения. Квартира ведь не музей, а ксерокопия пусть желтеет, не жалко.

Своему городу он готов был подарить все. Почти все его выставки (а сколько их было по городам и странам!) по возвращении в Минск становились музейной собственностью — дарил. Во время поездок создавал огромное количество рисунков и акварелей, но привозил далеко не все — оставлял в подарок симпатичным ему людям.

В 1961 году мы отправились в круиз вокруг Европы. На стоянках туристы бегали по магазинам, мгновенно выстраивая невиданные в тех местах очереди, а Володя с папкой шел работать. Утром все еще спят, а у него — новая акварель. Объявляется стоянка на 15 минут, все побежали по сувенирным лавкам, а Володя — к мольберту...

Но его хватало не только на творчество. В репинском институте Володя был секретарем комитета комсомола — собственно, это обстоятельство нас и познакомило. На курсе меня приняли враждебно, объявили «индивидуалисткой», и конечно же, комсомольский лидер не мог оставить без внимания такую характеристику студентки и пожелал встретиться со мной, чтобы поговорить. Эти встречи и привели нас к свадьбе.

Однако Володину живопись я оценила далеко не сразу. Помню,  он пригласил меня в мастерскую и показал этюд обнаженной натурщицы, которую изобразил лежащей как бы на пьедестале: «чтобы возвысить ее», — объяснил Володя. Его педагогам это категорически не понравилось. Меня же, кавказскую девочку, обнаженная натура в то время вообще смущала, к тому же были свои, очень давние идеалы и привязанности — Серов, Врубель. Но упрямое желание Володи идти своим путем я все же отметила.

Мы поженились на третьем курсе, и конечно, я мечтала остаться в Ленинграде, ради музеев и архитектуры которого оставила родной Тбилиси. Но Володя стремился в Минск, и я, как нитка за иголкой, отправилась следом...

Рисунки, которые сейчас экспонируются в галерее Щемелева, я нашла уже после ухода Володи, разбирая архив в мастерской. Такого Минска я не застала — впервые увидела город только в 1957 году, и, скажу честно, в первые дни после дворцов и проспектов Ленинграда он меня не впечатлил. Но когда я посмотрела на Минск глазами Володи... Сколько любви и восхищения в этих рисунках, какой живой город поднимается из этих руин и комьев земли! Невозможно смотреть без внутренней дрожи.

Помните Евгения Урбанского в фильме «Коммунист»? Володя был точно таким же. Валить лес в одиночку, если это нужно людям, — абсолютно в его характере. И партбилет он хранил до конца, хотя ключ от депутатской квартиры в Москве положил на стол своего руководства практически сразу после начала так называемой августовской революции. Единственное, о чем жалел, что закон, который они разработали вместе с академиком Лихачевым и по которому впервые в советской истории три процента госбюджета отчислялось на культуру, так и не воплотился в реальность.


Альбом «Владимир Стельмашонок», изданный в 2004 году, — мой подарок мужу к нашей «золотой» свадьбе. Книга появилась благодаря помощи академика Танина, давнего друга нашей семьи. В свое время именно Володя выбил для Леонида Викторовича помещение, где Танин смог продолжать исследования в области голографии. Как Володе это удалось — без званий, без регалий, — мне и сейчас сложно понять. Добивался, убеждал, ходил к Машерову — тогда еще просто художник...

В новой книге о Володе я не случайно разместила его автопортрет рядом с портретом мужчины из зоны отселения. Только я знала, чего ему стоило все это, сколько раз он «валил лес» в одиночку...

Это сейчас его портрет Якуба Коласа, с которым Володя был хорошо знаком, считается хрестоматийным. Хотя тогда далеко не все готовы были увидеть Коласа глазами Стельмашонка. А созданная в том же 1967 году картина «ВХУТЕМАС» и вовсе обернулась скандалом. Помню, я как–то обмолвилась, что еще никто из художников не брался за тему визита Ленина к студентам Высших художественно–технических мастерских. Володя загорелся и вскоре написал это полотно. Но выставком картину забраковал — и Ленин, мол, там «чересчур несерьезный», и абстракции на заднем плане слишком подозрительны, вдобавок «у всех — глаза Ирины». Мои глаза...

Мы провели вместе 60 лет. И все эти годы, приходя домой, Володя приносил мне цветы...

cultura@sb.by

Советская Белоруссия № 131 (25013). Суббота, 9 июля 2016