Аллюзии художника Губарева

Сегодня белорусский художник Валентин Губарев — известен, самостоятелен, независим и, как считают коллеги, успешен. А начиналось все с обыкновенного телефонного звонка из Москвы, прозвеневшего 20 лет назад. Валентин тогда поднял трубку, и приятный женский голос поинтересовался у него, жив ли еще художник Губарев? Потом, когда он встретился с французами, хозяевами известной галереи, все встало на свои места. Оказалось, что им случайно (случайно ли?) попал в руки маленький каталог на плохонькой бумаге с его картинами. Работы неизвестного художника из Минска их удивили и заинтересовали. Был предложен не очень обременительный контракт, который он подписал, начав работать. Все это Валентин рассказывает с улыбкой, в которой и удивление, и радость и легкая, едва уловимая ирония. Рассказчик он великолепный, наблюдательный, беспристрастный к себе любимому.

У меня картины на выставки при советской власти не брали. Но когда взяли одну, то сразу о ней написали в газете. Естественно — критиковали. Это был портрет электрика птицефабрики по фамилии Голуб. Обыкновенный простой человек, забавный такой ушастик. Всех в газете хвалили, а меня ругали — за «нетипичность». Теперь я всегда стараюсь избегать пафоса в своем творчестве. В картине «Медляк», там мужчина и женщина танцуют, чувства высокие, любовь, а я специально снял с главного героя ботинки. Он танцует в носках... Какой же в этом пафос?

За рубежом у зрителей перед художником пиетет. В галереи ходят только те, кто искусством интересуется, а не погреться, от дождя спрятаться, как у нас... У меня есть картина «Второй признак целомудрия», которая выставлялась в галерее в Париже. Многие подходили и хотели купить ее, но что–то их всех напрягало и сдерживало. Потом подошла хозяйка галереи и сказала, что этот холст она бы уже давно, даже по фотографиям в каталоге, продала, но вот «из–за этого» не можем... И дальше стала объяснять шепотом. На картине есть маленький человек в шляпе и майке. Он сидит спиной к зрителям, в глубине, удит рыбу. У него на майке надпись «Зидан». И вот это слово всех напрягает. Я сказал, что могу надпись закрасить. Глаза мадам наполнились слезами счастья. Утром я шел впереди, а за мной, как оруженосцы, спешили сотрудники галереи. Кто с кисточкой, кто с краской... Я подошел, мазанул — и нет надписи. Картина тотчас продалась. Но главное, я увидел невероятно уважительное отношение к художнику.

Вот однажды, все в той же галерее, одинокая дама решилась, подошла ко мне. И говорит, стесняясь, что три года назад купила мою картину... «И целых три года жила, не отводя от нее глаз. Для меня эта картина — источник любви, счастья, прекрасных человеческих взаимоотношений... (А изображены на полотне качели, он и она...)» Я задумался, вспоминая сюжет. Тут она и говорит: «Знаете, я в последнее время стала сомневаться в его чувствах». Представляете? Я хотел пошутить, да смотрю, а у нее глаза полные слез... Пока переводчица переводила, я задумался и серьезно говорю, что любовь мужчины и женщины — это не обязательно поцелуи в складки платья... Иногда достаточно того, как он смотрит на отражение подруги, любуется ее силуэтом...

«О, да–да, вы совершенно правы! Спасибо. Я поняла, у них все будет хорошо...» — заговорила француженка. И я вижу, как ее глаза начинают сиять, что она заряжается и этой подзарядки хватит еще года на три. А потом я подумал и сказал себе: «Валентин, тебе следует работать с большей ответственностью. Ведь вот что думают зрители, глядя на картины. А тебе и в голову не могло прийти, что для кого–то так важны взаимоотношения нарисованных персонажей. Что для кого–то так важен взгляд мужчины, его поза, выражение лица...»

Единственное счастье для творческого человека — работать не на заказ. Так, как птичка, которая садится на веточку и поет. Когда ты можешь жить, как хочешь... Любому художнику такого можно пожелать. Если захочется, то могу радостную работу сделать, а если грустно, то и работа не очень веселая, элегичная получается... Здорово, когда художник поет, как птица.

Однажды галерея во Франции решилась сделать мою персональную выставку. Очень переживали и сильно волновались. Я не очень понимал волнение и спросил через переводчицу, а почему хозяйка галереи так нервничает? Неужели из–за того, что мадам пришлось купить новое платье? Переводчица объяснила, что мадам боится провала. Ведь они столько лет меня раскручивали, что если выставка окажется неудачной, провалится, то все об этом будут знать... Самое главное для галереи — репутация. Но выставка прошла успешно. Организаторы подскакивали и стучали пятками от радости. Репутация не пострадала. Вернисаж длился два дня. Первый — для постоянных клиентов, второй — для всех желающих... А новых художников они переманивают самыми разными способами из других галерей. По их разумению хороший художник всегда востребован и он обязательно в какой–то рейтинговой галерее уже выставляется, а не сидит в мастерской и ждет, когда его найдут...

Теоретически я мог бы жить в Париже или в Виши. Но как я могу полюбить ту жизнь?.. Через газеты и журналы ведь не полюбишь?.. Только тут, когда я приезжаю в свои Олехновичи, сажусь за стол, в макушку солнце греет, на столе все свое... А вышел из дома — вяз большущий меня встречает, а рядом куры бегают, забор, собака лает, старый «Запорожец» из–под сена выглядывает... Я вот иногда думаю: а стал бы я художником, если бы не приехал в Беларусь? Просчитать это математически не получится. Вот была у меня в Германии выставка. Собралась куча наших художников, обступили меня, хотят секрет моего успеха узнать. А секрет прост. Не надо подражать кому–то, даже успешному... Мастерство сегодня мало значит, как и членство в Союзе художников. Сейчас важно чувство. Если бы я работал только как ремесленник, то во Франции был бы не нужен. Важна индивидуальность и харизма. Ведь сейчас чем–то удивить сложно. Важно даже яблоко и цветы рисовать по–своему. Художник должен быть эксклюзивным, и все именно этого и хотят. И дай мне бог здоровья, чтоб каждое утро приходить в мастерскую. А вечером думать, чтобы ночь закончилась быстрее, и работать дальше. И я не мечтаю кому–то понравиться. Я в себя всматриваюсь и подделываюсь только под себя. Это и зритель замечает.

О любой новой картине долго думаю. Хожу с ней, сплю. Если забываю ее, то радуюсь. Значит, что–то не так было придумано. А бывает, потираю руки от предвкушения будущей работы, мечтаю и прикидываю, что еще в нее добавлю. Когда же она начинает меня переполнять, начинаю писать. Маленький холст могу и за два–три дня закончить, а на большой и три недели может уйти. Считаю, что пишу быстро, но все равно на все предложения сделать где–то большую выставку ответить не могу. Приходится отказываться... Работать стараюсь каждый день.

Красками я пишу преимущественно ленинградскими. Однажды во Франции купил целый рулон холста. Прекрасный, белый, гладкий, без узелков. Еду в машине домой, поглаживаю рулон время от времени, как ногу барышни. Улыбаюсь, представляя, как приедем в Минск, как бережно на руках занесу его в мастерскую... Но оказалось, что рано радовался, — холст их плохой. Наши холсты, как и наши женщины, — лучше.

Про картины Валентина Губарева рассказывать легко — они очень литературны, сюжетны, конкретны. Но, когда их посмотришь, остается то, что невозможно передать словами. Остается грустная улыбка, немного детская, наивная и мудрая. Будто только что именно тебе открылась истина и ты узнал ответ на один из вечных вопросов...

Советская Белоруссия №239 (24376). Четверг, 19 декабря 2013 года.