Эпоха, говорите, уходит? Ничего подобного

На прошлой неделе я была в Москве и зашла в знаменитый «Елисеевский». Даже когда в советское время он официально назывался «Гастроном № 1», его все звали «Елисеевским» и ходили хотя бы на интерьеры посмотреть. Я была там впервые в 1990‑е, когда вся Тверская (которую многие привычно называли «Горького») была огромным рынком. Мне, воспитанной в советской сдержанности и функционализме, было не понять, зачем гастроному эти шикарные люстры и интерьеры. Пришел, отстоял очередь, купил продукты и ушел, не поднимая глаз: какие люстры? Потом были другие приезды, обновившаяся Тверская (мы наконец‑то привыкли к новому старому названию, отправив великого пролетарского писателя в библиотеку) и покупки в «Елисеевском». Он вернул себе историческое имя, я осмелела и стала поднимать глаза: какие все‑таки шикарные люстры! Но лучше всего знаменитый интерьер я рассмотрела в этот приезд. Знаете почему? Потому что магазин был пуст. Под вывеской «Всегда в продаже черная икра, красная икра» никакой икры, только парочка котлет и готовых салатов. 

Люди вокруг занимались тем же, чем и я: фотографировали пустые полки. И шептали что‑то про уходящую эпоху. 

Ну да, ну да… На самом деле эпохи приходят и уходят быстрее, чем мы успеваем это осознать. 

Разбирая мамину квартиру, я обнаружила подаренную им с папой на свадьбу «Книгу о вкусной и здоровой пище» 1964 года издания. Ее издавали шесть раз общим тиражом 3,5 млн (!) экземпляров и по многочисленным просьбам трудящихся переиздали дополнительным в 500 тыс. единиц. Современные писатели плачут и трепещут, трепещут и плачут, понимая, что до этих высот им не подняться. Я читаю ее сейчас почти как художественную литературу. 

Вот, например, раздел «Сервировка стола». Анализируя свои детские и подростковые воспоминания, в которых много застолий — у нас был хлебосольный дом, у родителей было много друзей, а все они были молодыми и им ничего не стоило ехать с двумя пересадками на троллейбусе на другой конец города по неожиданному приглашению «встретиться через часик», — я понимаю, что этот раздел мама не просто проштудировала (о частом возвращении к теме свидетельствует надорванная страница), а приняла близко к сердцу и обязательному исполнению. 

«Для каждого члена семьи и гостя поставьте мелкую столовую тарелку, на нее — закусочную, а с левой стороны от нее — пирожковую». Красивые тарелки тогда были признаком не только достатка, но и в некотором роде мещанства, с которым советская власть боролась. Безуспешно. Все эти кружевные занавески, вышитые скатерти, льняные салфетки на коленях, хрустальные фужеры и стопочки, мельхиоровые ложки («Ты же не вздумай их выбросить или кому‑то отдать», — говорит моя одноклассница Марина, помогая разбирать мамину квартиру) и рецепты, как их натереть до блеска. Для моей мамы, детство которой прошло в бараке при клинкерном заводе, где зимой, чтобы умыться, сначала нужно было разбить лед в тазике, все эти «салфетки, сложенные треугольником или колпачком», «рекомендуется сервировать стол одинаковыми приборами и посудой однообразного фасона и расцветки» были как музыка. Она старалась изо всех сил — у нас были наборы из 12 одинаковых фужеров для вина и 12 таких же рюмок для ликера (в которые обычно наливали водку за отсутствием привычки пить ликер), за которыми мама с подругами — женой директора стеклозавода и женой директора строящегося БМЗ — ездили на фабрику «Неман». Оттуда привезла еще по 12 пузатых хрустальных стаканов и таких же рюмочек‑бочечек. Они (вернее, те, что остались) до сих пор стоят в серванте, напоминая о том веселом времени, когда родители были молодыми, а мне хотелось поскорее вырасти (дура). Пирожковых тарелок у нас не было. Да и на нашем столе — стол‑книжка, помните такие? — который обычно ломился от еды и посуды, места для них не нашлось бы. Я тогда «Книгу о вкусной и здоровой пище» не читала и от отсутствия пирожковых тарелок не страдала, класть кусочек хлеба на краешек тарелки мне, как и миллионам советских людей, казалось вполне нормальным. Но теперь‑то я знаю! И нехватка пирожковой тарелки тяжелым грузом лежит на сердце. 

На прошлой неделе в Москве я была в гостях в одной интеллигентной семье с картинами Анатолия Зверева на стенах, с «Инесса, я не принимаю гостей на кухне» (вот как мне после этого жить, я ведь принимаю) и — главное! — «Извините, я забыла поставить пирожковую тарелку». Так в моей жизни снова возник этот то ли призрак, то ли комплекс. А ведь мне казалось, что эпоха пирожковых тарелок вместе с накрахмаленными скатертями и выглаженным до острых стрелок постельным бельем — я не глажу его уже лет 25 — ушла безвозвратно. 

Эпоха, говорите, уходит? Ничего подобного. Она — и они, все эти люди — всегда с нами, пока мы помним и пока чувствительны к воспоминаниям. 

К СВЕДЕНИЮ

Легендарный гастроном ­«Елисеевский» в Москве уже закрылся. Он работал более 120 лет. В последние годы магазин принадлежал сети «Алые паруса», которая в период пандемии коронавируса ушла с рынка. Московские власти планируют сохранить исторически ценный магазин, но когда он вновь распахнет двери покупателям — неизвестно.

plesk@sb.by