«Баллада о солдате» вышла в качестве протеста официозной эстетике, — говорил Григорий Чухрай в интервью. — Пришлось ломать нормы. В то время было очень много фильмов о войне, в которых модно было изображать героическую смерть, как сотни людей идут в атаку и красиво так погибают. Но в этом строю мог идти и я, и зритель должен был любоваться моей смертью? Я был на войне и видел много смертей, но я не видел ни одной красивой смерти. Красивая бывает жизнь… Я хотел сказать этим фильмом, что даже тогда, когда мир теряет только одного человека, хорошего человека, это уже большая потеря. А что же тогда война, когда она унесла не только одного, а миллионы прелестных, чистых, умных людей, которые могли бы хорошо прожить эту жизнь с пользой для себя и для других? Вот в этом моя задача. Поэтому я не показывал войны, не любовался военными пейзажами, а серьезно занимался проблемой человека так, как я ее понимаю».
Идею «Баллады о солдате» Чухрай вынашивал долго. Окончательно оформилась она после того, как фильм режиссера «Сорок первый» получил спецприз жюри на фестивале в Каннах в 1957‑м. Именно там, на берегах Французской Ривьеры, советский кинематографист окончательно понял, что и как он должен снимать дальше.
Их было двое единомышленников‑фронтовиков — Чухрай и сценарист Валентин Ежов. Режиссер вспоминал:
«И ему, и мне хотелось рассказать о нашем сверстнике, герое‑солдате, отдавшем жизнь за Родину, — без громких фраз, просто, грустно и честно. Оба мы были в этой войне солдатами и знали, что победили в ней не сверхчеловеки, а люди… Таких героев, как Скворцов, мы встречали на фронте. Им так же, как и другим, было страшно, больно и трудно, но вопреки всему этому они выполнили свой долг».
И Чухрай, и Ежов прошли войну в войсках связи, которым не досталась слава героических. Связисты массово гибли (сам Чухрай был в войну ранен четырежды), но их работа по восстановлению коммуникаций под огнем не виделась такой геройской, как воздушные дуэли летчиков‑асов или рейды лихих разведчиков. Потому своего Алешу Скворцова авторы сделали именно связистом. Нечаянный подвиг, первая, еще не осознаваемая любовь к девушке Шуре, мать, провожающая, а потом ждущая сына — днями, месяцами, годами…
Советчики‑коллеги предлагали не глупить и сделать героя как минимум генералом — кому интересен мальчишка‑связист, а вот героический генерал (ну хотя бы полковник!), творящий добрые дела, вполне вписался бы в устоявшийся спустя полтора десятилетия после войны кинематографический канон. Авторы отмахивались. Отмахивались и от критики эпизодов, за которые их пытались обвинить то в мелкотемье, то даже в очернении действительности, — оставили, например, историю с передачей двух кусков мыла жене бойца, ведь большинство солдат изрядную долю своего пайка старались отослать домой, понимая, что совсем не сладка жизнь в тылу... Это мыло особенно возмущало: как это, боец на фронте круглосуточно думает только о Родине, а вовсе не о том, чем супруга стирать будет! Женские измены, вымогательство тушенки часовым — все эти мелкие и горькие будни войны, совсем не геройская ее часть до крайности возмущали худсовет «Мосфильма». А тут еще и гибель главного героя, которая остается за кадром, но композиционно закольцовывает начало и конец киноленты!
Не зря Чухрай напоминал потом: «Наш фильм рождался не под аплодисменты…»Трудности преследовали картину. Только утвердили на главные роли Олега Стриженова и Лилию Алешникову, выехали на натуру во Владимирскую область, как в первый же день, снимая передвижения войск по фронтовой дороге, умудрились сбить режиссера одним из автомобилей. Чухрай попал в больницу надолго: сперва два месяца заживали сломанные нога и ключица, затем, стоило вернуться в строй, его подкосил брюшной тиф, и съемки вновь застыли еще на четыре месяца. Лежа на больничной койке, он раз за разом возвращался к ощущению какой‑то неправильности. Что‑то было не так с подбором актеров! И, выздоровев, он отказался и от Стриженова, и от Алешниковой в главных ролях: не те. А кто нужен?
Искали долго и мучительно, Чухраю не подходил никто. И вот наконец режиссер решил пойти на риск, пригласив никому не известных дебютантов. Жанна Прохоренко и Владимир Ивашов, сыгравшие Шуру и Алешу, были студентами начальных курсов актерских вузов. Большие и сложные роли доверить новичкам — это тоже казалось сомнительным, пусть даже в партнерах у них настоящие звезды. Но ребята не просто сыграли — они прожили судьбы своих героев на экране со всей искренностью юности. И толстая коса Прохоренко, которую Чухрай решил оставить, несмотря на то, что в 1940‑е девушки поголовно стриглись, подражая популярным актрисам, и Ивашов, смотрящийся совершенным мальчишкой (а ведь именно такие мальчишки и выиграли войну!), — все это было настолько подлинно, что американская пресса после триумфа фильма писала: «Голливудским звездам, готовившим юных актеров, следовало бы сесть со своими питомцами на первый самолет в Москву и устроить их в институт, раз там делают таких актеров из 19‑летних юнцов». Работа не далась им легко даже в самом простом, житейском смысле. Так, Прохоренко, учившуюся в Школе‑студии МХАТ, из‑за постоянных пропусков, связанных со съемками, исключили: привилегию сниматься могли иметь студенты старших курсов, и то не все, а тут какая‑то выскочка‑первокурсница! Но режиссер, успевший оценить талант юной актрисы, помог девушке перевестись во ВГИК.
Название фильму дал великий Михаил Ромм. Легендарный режиссер, учитель Чухрая, внимательно просмотрел работу своего ученика и сказал: «Это настоящая баллада о солдате!»
Впрочем, он был одним из немногих, кто фильм понял и принял сразу. Кинематографическое начальство присвоило картине вторую прокатную категорию, «Балладу о солдате» крутили в маленьких, никак не центральных кинотеатрах. Но… люди шли. Шли не по одному разу, и тогда на фоне несомненного и нежданного успеха (30 миллионов зрителей — это не шутка!) картину было решено отправить на зарубежные фестивали. Спецприз и приз за лучший фильм для молодежи в Каннах, британская премия BAFTA, Гран‑при в Сан‑Франциско, Гран‑при в Мехико, десятки и десятки других наград стали ответом всем сомневающимся. И больше никто не смел упрекать Григория Чухрая за то, что он якобы «исказил историю»: в его картине советские солдаты в 1942‑м носили погоны, которые появились только в 1943‑м. Логика режиссера была проста: Европа должна увидеть на экране именно тех солдат, которые освободили ее от фашизма. Чтобы никто не смел потом сказать: «Нас освобождали не эти!», ссылаясь на отсутствие погон.
КСТАТИ
«Балладу о солдате» включали в свой личный список любимых кинокартин режиссер Паоло Пазолини и певица Лайза Миннелли, которая, будучи подростком, в кинотеатре однажды смотрела ее пять сеансов подряд — с 12 часов и до самого закрытия.
ovsepyan@sb.by
