Правда и вымыслы о Сергее Притыцком – глазами его сестры Ираиды Царюк
В ЧЕТЫРНАДЦАТЬ лет — участие в подпольной борьбе за воссоединение Белоруссии. В двадцать три года — сто восемьдесят дней и ночей в камере смертников в ожидании страшного рассвета. Девятнадцать ран на теле, истязания и отказ от предсмертного искупления грехов со словами «Падре, я буду жить». В двадцать шесть — строительство новой жизни на освобожденной родине. Организация партизанского движения в период Великой Отечественной. Нападки партфункционеров в мирное время и огромнейшая любовь и популярность среди людей. Все это — о Сергее Притыцком, столетие со дня рождения которого отмечается 1 февраля. В 58 лет, отмеренных ему судьбой, вместилось столько событий и испытаний, что с лихвой хватило бы на несколько жизней. Мое поколение помнит его героем-романтиком, создав этот образ по фильму Корш-Саблина «Красные листья». О том, каким был этот человек-легенда в жизни, вспоминает его младшая сестра, которой он с одиннадцати лет заменил мать, бывший декан исторического факультета БГУ, доктор исторических наук Ираида ЦАРЮК.
— Родом мы из деревни Гаркавичи, что на Белосточчине. Три брата и три сестры. Писать историю Западной Белоруссии, чем я занимаюсь всю жизнь, тяжело. Молодежь не знает, и зачастую не хочет знать, что было на самом деле, она больше верит вымыслам из разряда «а вот бабушка рассказывала». Отталкиваясь от всякого рода мифов, по-своему трактуют историю.
Помню, как создавался фильм «Красные листья». Мы были на просмотрах. «Красивый фильм, но в жизни все гораздо сложнее и трагичнее», — сказал тогда Сергей Осипович. Мы все понимали, что это не документальная лента, а художественная, в основу которой легли исторические факты из жизни и борьбы Притыцкого и подпольщиков Западной Белоруссии. Значит, должен быть вымысел, какая-то романтика. Поэтому в сценарии появилась Стася, любимая девушка главного героя Андрея Метельского. И они даже венчались. На самом деле у брата еще никого не было. Никакого венчания не могло быть и в помине. Он писал в графе о вероисповедании «Без вызнання», то есть атеист. Тем более в костеле, к которому относился отрицательно, потому что в то время эта религия служила орудием ополячивания населения. Но эпизод со Стасей и то, что она ждала ребенка, породил, тем не менее, «детей лейтенанта Шмидта». Посыпались письма Сергею Опиповичу: «Папочка, здравствуй! Я долго тебя искал, я рад, что ты жив, и я к тебе приеду». Или писали: «Как ты мог бросить Стасю и жениться на другой женщине?»
— А как Сергей Осипович познакомился со своей настоящей женой?
— Татьяна Ивановна до войны училась в Киевском университете, а потом была эвакуирована в Самарканд. Когда белорусскую молодежь призвали вступать в партизаны и ехать воевать — с таким воззванием выступил и Притыцкий, то стали приходить письма со всего Союза. В том числе написала и Татьяна Говорень, которую впоследствии вызвали в Москву в школу партизанского резерва при ЦК ВЛКСМ. Сергей Осипович работал тогда в ЦК комсомола и встречался с молодыми патриотами. На одной из таких встреч они и познакомились. Она ушла в тыл к врагу, где инспектировала создание подпольных комсомольских организаций, воевала в ряде партизанских отрядов на Витебщине. Находилась там с полгода, а когда вернулась, в 43-м они поженились.
— Не менее романтичная история, чем в фильме. На примере людей того поколения, действительно, можно учиться героизму и преданности — идее, Родине, друзьям. И в то же время в Интернете в одном из «коментов», как сейчас говорят, читаю: «Так как же разграничить революционную романтику и банальный терроризм?»
— То, что произошло в Виленском суде в январе 1936 года, когда Сережа стрелял в провокатора Стрельчука, нельзя назвать террором. Он защищал своих товарищей, которых судили на основании показаний этого человека — главного свидетеля. Нет ничего более омерзительного, чем предательство. В своей последней книге я показываю его истинное лицо. К сожалению, все факты не уместились на ее страницах. Так вот, Стрельчук оказался предателем по жизни. Молодой человек из зажиточной белорусской семьи из Бельского уезда. В польской армии завербован в качестве осведомителя. С тех пор стал служить дефензиве — политической полиции. Внедрился в комсомольское подполье и прошел путь от простого комсомольца до функционера ЦК КСМЗБ. По договоренности с польскими властями провел несколько антигосударственных акций. Для того чтобы ему поверили. Мог прийти на нелегальное собрание ячейки в хату местных патриотов, остаться там ночевать. Тем временем составлял список присутствующих, ночью клал за икону, а назавтра уезжал. На следующий день приезжала полиция — и прямиком за икону. Всех арестовывали и судили за антигосударственную деятельность. Но однажды его увидели входящим в полицейский постарунок. Стали следить. Чтобы «вычислить», предложили поехать в Советский Союз на учебу. Если откажется, значит, боится разоблачения. Так и случилось, и его решили ликвидировать.
Но самое любопытное в жизни Стрельчука было потом. Четыре месяца он лечился в Новогрудском госпитале, а после потребовал, чтобы его перевели из Западной Белоруссии, где он, наверное, боялся каждого кустика. Вначале поселился в Познани, оставаясь платным информатором дефензивы. Но платили мало. Видимо, тогда и решил снюхаться с немецкой разведкой. По ее заданию в 1938—39 годах собирал данные о работе промышленных предприятий, польских оборонных заводов, аэродромов. Во время войны выявлял антифашистов на родине. В первый же день пребывания в родной деревне каратели расстреляли по его списку 8 односельчан. Таких преступлений за этим человеком тянется целый шлейф.
В конце войны он бежал на Запад, потом сдался американцам. Учился некоторое время в разведшколе в Чикаго, но ничего «полезного» от него уже нельзя было взять. Не пошел и бизнес. И потом его часто видели шатающимся по разным посольствам.
— Знаете, что еще поражает в виленских событиях 36-го. Что под давлением общественности Верховному суду пришлось заменить смертную казнь Притыцкому на пожизненное заключение. Как такое могло произойти?
— Многие слышали выстрелы в суде, об этом написали в газетах. Я встречалась с покойным ныне Ионасом Каросасом, председателем Союза журналистов Литвы, который присутствовал на суде и рассказывал, что пресса встала на защиту молодого мстителя. Присылали воспоминания и другие товарищи. В Западной Белоруссии, центром которой тогда был Вильно, ширилось антипольское движение, выступавшее против профашистского правительства страны, подпольщики пользовались авторитетом, их уважали. Город буквально был наводнен транспарантами, письмами, воззваниями по спасению Притыцкого. Из Лукишек на свободу дошла листовка, написанная в его защиту Максимом Танком, который в это время сидел в той же тюрьме, «Прытыцкі мусіць жыць». Но маленькая компартия Западной Белоруссии в одиночку не смогла бы добиться отмены приговора. Большую роль сыграло сочувствие польского народа, популярных писателей и мировой общественности.
Я бы не сказала, что «соло в этой многоголосой оратории» протеста исполнил Советский Союз. Наоборот, СССР выступал очень осторожно, боясь того, что страну обвинят в действиях против Польши вопреки международным договоренностям. Очень активно выступили Франция, Канада, МОПР. В Париже находился Международный комитет защиты прав человека, который выпустил открытку с текстом Танка и прислал ее в Министерство юстиции Польши.
Сидел в Равичах. Освободился, как и все заключенные, 1 сентября 1939 года, в день начала Второй мировой войны. Сразу же рвался «змагацца за Варшаву». Но Варшава уже пала, и он возвращается в Белосток. Скоро Западную Белоруссию освободила Красная Армия. И это уже следующая страница его биографии.
— Тогда же брат забрал вас в Белосток.
— Да, мама умерла, когда мне исполнилось восемь. Он хотел, чтобы младшие дети учились дальше. Становление новой жизни и новой власти также полно драматических событий. Местная белорусская интеллигенция, пострадавшая в условиях межвоенной Польши, затем подверглась репрессиям со стороны советской власти. Арестованных семьями вывозили в Сибирь. Но нельзя недооценивать и грандиозных преобразований. Сергей Осипович работал в то время заместителем председателя Белостокского облисполкома. Вечером 21 июня мы пошли с ним в театр на «Оптимистическую трагедию», а утром следующего дня началась война.
— А где вы находились во время войны?
— В первый же день Сережа отправил нас с братом Витей в эвакуацию. Договорились встретиться в Минске, но колонна попала под бомбежку. Мы добрались до Орши, откуда нас направили в Саратов. Сережа был откомандирован в Москву, в ЦК комсомола. Председатель облисполкома сообщил Притыцкому, что его дети, как нас все называли, погибли, что сам видел разбитые машины из Белостока. Но будущий мой свекор, потрясающий оптимист Владимир Зенонович Царюк, все твердил: «А он видел их убитыми? Он похоронил их? Надо искать». И нашли, добившись права самим пролистать списки эвакуированных. В Саратове брат определил меня в детский дом, а Витю — в ФЗУ, из которого тот сбежал на фронт и в бою под Смоленском погиб. В 43-м по специальному вызову я приехала в столицу, но пожила с братом только полтора месяца — его направили в Польшу.
— Сергей Притыцкий одно время жил в гостинице «Москва» с Янкой Купалой? Брат рассказывал, как погиб поэт?
— Да, но он никогда не делился предположениями, тем, о чем не знал достоверно. Гибель Песняра очень переживал. Тогда ходили разные слухи. Я приехала, и Таня мне показывала то место. Возможно, его кто-то и подтолкнул в пролет. Ведь Купала был нетрезв. Говорили, что все было спланировано.
— Уже после войны Сергею Осиповичу его интернациональное прошлое выстрелит в спину. Небезызвестный Лаврентий Цанава представит его подвиг как провокацию, которая, мол, способствовала дискредитации и разгрому КПЗБ, направив первому секретарю ЦК КП(б)Б Патоличеву письмо о подпольной контрреволюционной деятельности Притыцкого в Польше. Были и другие нападки, его даже хотели арестовать, и тогда вмешивалась, защищая его, Москва. Почему он стал неугодным?
— За прямой характер и за то, что всегда говорил правду, не всем удобную. И второе. Уж очень он был популярен среди народа. Где бы ни появлялся, всегда вокруг него были люди, всегда взаимопонимание и поддержка. Поэтому и хотели избавиться, как от лидера.
— В Молодечно, где Притыцкий с 1954-го 6 лет работал первым секретарем обкома, сохранился особняк, в котором он жил. Как-то побывав в этом доме, я представила, как за столом собиралась большая семья, друзья… Какие песни тогда согревали душу, как отдыхали?
— Сергей Осипович не любил шумные застолья. Но когда собирались друзья, могли попеть. Революционные, народные, комсомольские. Пели «Бродягу», «Там, вдали за рекой», он знал много польских песен. Что касается увлечений, то Сережа очень любил шахматы. Особенно часто играли с Петром Мироновичем Машеровым. Их дачи стояли рядом. По выходным играли в бильярд. Неплохо рисовал. Мог порыбачить, поехать на охоту. Но азартным охотником не был, ехал просто побродить по лесу. Часто брал с собой моего мужа. Бывало, приезжают с пустыми руками или с одним рябчиком или уткой на двоих. Я говорю: «Ну что это вы без трофеев?» А он и свое отдаст. А вот грибы любил собирать.
— Вас с собой брал?
— Когда отдыхали на Нарочи, мужчины отправлялись на рыбалку, а мы с Зосей Лыньковой, Любушкой, женой Максима Танка, шли за грибами. Еще одно увлечение — книги. Сережа хорошо знал польский язык и в подлиннике читал польских авторов. Любил Кондрата Крапиву, прочел всего Танка, много знал на память стихов Коласа, с Лыньковым даже обсуждали его произведения. Из русской классики любимым писателем был Чехов, на прикроватной тумбочке всегда лежали томики этого писателя.
К концу пребывания Сергея Притыцкого на посту первого секретаря Молодечненского обкома партии город преобразился — из провинциального и захолустного вырос в промышленный и культурный центр региона.
В 1971 году его не стало. Кажется, столько воды утекло, но брат незримо всегда рядом.
Знаете, в Гаркавичах и поныне сохранился колодец наших родителей. Источник жизни. За ним когда-то простирался огород, вишневый сад. Ничего этого нет, а студня стоит. Словно хранит дух нашей родины.
Елена КЛИМОВИЧ, «БН»
