Каким мы не знали Георгия Поплавского, художника, объехавшего полмира

Порой рисунок убедительнее тысячи слов. Да и не все поддается словесному переводу. Невозможно рассказать о красной земле Индии или раскаленных песках Казахстана так, чтобы почувствовать эту глину и барханы, как их чувствуют те, кто там родился и вырос. Мало сказать, что Командоры — край ветров и туманов, чтобы по–настоящему понять суровых людей, влюбленных в эти места. Георгий Поплавский был универсальным переводчиком. В его картинах и офортах есть и специфичный запах земли, которую он рисовал во всех странах, где побывал, и солнце, согревавшее ее тысячи лет, везде разное. Не зная языков, он умудрился объехать полмира, бесстрашно шагая со своими блокнотами для эскизов в самую гущу местного люда. Все это есть и в книжных иллюстрациях Поплавского — эмоции тех, кому поведанные сюжеты ближе всех прочих, авторов пережитых им текстов. В книгах Купалы, Коласа и Петрарки, Быкова, Адамовича и Шекспира, Короткевича, Мележа и Фенимора Купера...

У Георгия Поплавского было много званий и регалий, еще больше — знаменитых друзей. Наследие художника объемно, разнообразно. Жизнь он прожил долгую, активную, отшучиваясь в своих многочисленных интервью: мол, столько дел, что и умирать некогда. Прошлой осенью его сильное сердце остановилось.

Этой зимой в Минске откроется большая выставка Георгия Поплавского. Весь год жена и дочь провели за разборкой его работ и архивов, мечтая когда–нибудь передать их музею, который пока не создан. Увидеть красноречивые краски и линии Поплавского вживую соотечественникам почти негде, хотя его работы имеются во многих музеях мира, в том числе очень знаменитых. Иной возразит — при жизни картины художника демонстрировались часто. Почерк этого «романтика сурового стиля», как он сам себя называл, узнаваем, да и книги с его иллюстрациями печатались огромными тиражами. Но в минской галерее Савицкого, где откроется мемориальная выставка, публика увидит Поплавского еще и таким, каким не знала. В его поэтичных ранних работах, в поздних картинах на библейские сюжеты — сочных, многоцветных. Художник охотно делился с журналистами историями из своих путешествий. Происшествий странных и анекдотичных в его богатой на приключения биографии накопилось немало. Но самое важное часто остается несказанным.

Полесье

В цикле работ, посвященных космосу, у Георгия Поплавского есть одна совершенно особенная картина. В нижней части холста — пахарь с сохой, лошадь и холм, рассеченный надвое свежей бороздой. Вверху — космический корабль в зыбком мареве. Символы конкретные, ясные. А ведь то, что внизу, — послевоенный Минск, куда Георгий Поплавский приехал из Бобруйска сразу же после того, как узнал о первом наборе в художественное училище.

— Но таким наш город я увидела раньше его, — вспоминает художник Наталья Поплавская. Тогда, в 1946–м, еще не жена, не минчанка и даже не студентка Минского художественного училища, которое открылось годом позже. Когда отца Натальи Николаевны направили в Беларусь строить тракторный завод, военные раны Минска были еще совсем свежими. Ее первое впечатление от города — тропинка среди разбитого кирпича, нагромождение которого буквально везде. И вот это — холм свежевспаханной земли и человек с лошадью, обозначивший отсчет новой жизни и одновременно всю суть белорусов. Много лет спустя уже вдвоем с мужем она отправилась на Полесье. Оттуда фактически и началось все творчество Натальи и Георгия Поплавских. Очень разное творчество.

— В 1963 году, когда я оканчивала театрально–художественный институт, для дипломной работы мне предложили проиллюстрировать новую книгу Ивана Мележа, еще лежавшую в издательстве. Я прочла эту рукопись — и поразилась языку. В Минске так не разговаривали, тем более на Волге, где я выросла. Захотелось наяву услышать речь героев Мележа, увидеть его «людей на болоте» своими глазами. Отпустить меня одну Георгий не решился. И мы приехали... на 20 лет назад. Минск был уже другим, бурлил, поднимался, строился. А там все еще продолжалась война. В каждой избе чуть ли не с порога нас встречали фотографии мужчин в военной форме, часто совсем молодых. И плачущие старухи, жены и матери, все еще живущие воспоминаниями о своих погибших. В каждом доме война ощущалась близко, трагично. Я попыталась защититься от этого, рисуя детей и женщин, которые улыбались, когда смотрели на своих малышей. А Поплавский начал делать серию «Память», вкладывая в нее то, что почувствовал тогда на Полесье, что прочел в архивных документах о фашистских преступлениях. Хотя я и сейчас не представляю, как такое вообще можно рисовать. Только мужики так могут.

Вездеход

Наталья Николаевна так и говорит — мужики. С той особенной интонацией, в которой и уважение, и восхищение, и много чего еще. В картинах, оставшихся ей в наследство, много эпичного, порой даже рыболовецкие снасти выглядят у Поплавского безудержной стихией. Но и мир часто испытывал его на прочность. Точнее, художник сам искал себе испытания. Там, где бывает запредельный холод и аномальная жара, где штормит и никто не дает никаких гарантий. На его портретах много красивых, сильных людей. В суровой обстановке, с обветренными лицами и руками. К слову, часто с его собственными руками, так подходившими героям приключенческих книг, которые Георгий Поплавский оформлял во множестве, нередко используя зарисовки из путешествий, а порой и самого себя в качестве модели.

— А ведь люди–то ему попадались всякие, далеко не одни герои. Сколько ситуаций было, когда он чудом оставался жив, — рассказывает Наталья Николаевна. — При том что даже драться не умел. А вспомнить Командоры, когда держал на плечах вездеход, чтобы машину не засосало в море? Там проходила граница с Америкой. На острове Медный была застава, где служили 11 пограничников и один полуживой вездеход, на котором каждый вечер положено было этот остров объезжать по латеральной полосе, полосе отлива. В один из вечеров Георгий отправился с ними. И вездеход, который часто застревал в неожиданное время в самых неожиданных местах (муж даже писал об этом в своих блокнотах), вдруг заглох. Начался прилив, машина стала уходить в мокрый песок. Кто–то побежал через весь остров за помощью, пока трое оставшихся со стороны моря пытались удержать этот вездеход. Несколько часов по плечи в ледяной воде. Но вариантов не было. Ни в какую больницу Георгий, конечно, не обратился, даже не сразу рассказал об этом, когда вернулся домой.

Станок

Родилась внучка, Поплавские обзавелись хутором на Браславских озерах, где до того много лет снимали часть дома и куда Георгий Георгиевич возвращался из своих экспедиций по Индии, Монголии, Эфиопии, Тихому, Атлантическому, Северному Ледовитому океанам, по другим странам и континентам. Со всей округи люди тогда пришли помочь им обустроиться. Много лет их деревенские соседи, а часто и вовсе незнакомые люди приносили в подарок свои семейные раритеты возрастом 100 лет и более. Георгий Георгиевич и сам был очень щедрым человеком и куда чаще дарил свои работы, уточняя при этом: «Знаете, чем художник отличается от остальных? Не за деньги он работает». Все–таки он был истинным романтиком.

Узнав, что болен Дмитрий Молотков, наш старейший печатник (без него, как полагают многие, не возникло бы той белорусской графики, которую так уважают в мире), Поплавский предложил мастеру поработать вместе. Как прежде. Сам новых гравюр уже не делал — пришло время, когда и он был вынужден считаться с возрастом. Выбрал несколько любимых работ, и они снова печатали их вдвоем. И работающий станок возвращал им здоровье...