Двери на его концерты публика высаживала задолго до "Песняров": Эдуард Мицуль в воспоминаниях дочери Юлии

Все, что осталось от былой славы Эдуарда Мицуля — 27 песен, записанных для радио в 1950–е. И еще одна, которую он спел за кадром фильма «Любовью надо дорожить». После премьеры картины вся большая страна вслед за Мицулем повторяла: «Посмотри, как в небе звезды хороши!» Мелодии в его исполнении становились популярными чуть ли не мгновенно, и композиторы готовы были сражаться за право заполучить этот бархатный голос. По три концерта в день с «битковым» аншлагом на гастролях, двери, выломанные публикой, жаждавшей услышать живьем белорусского певца, — все это было задолго до Виктора Вуячича и «Песняров» с их культом и репутацией наших первых идолов. Кстати, Вуячич нередко заглядывал на репетиции к Эдуарду Мицулю. И «Песняры» без него наверняка были бы другими.

В своих интервью они рассказывали об этом не раз, хотя миф о самородках–бунтарях, объединившихся в группе «Лявоны», сложился устойчивый. И самородками, и бунтарями они, конечно же, были, только проявилось это не сразу. Первоначально будущим «Песнярам» отводилась скромная роль музыкального фона для золотого голоса Эдуарда Мицуля. Золотого буквально, если посчитать, какой доход приносили его концерты, которые могли длиться чуть ли не полгода за тысячи километров от белорусской филармонии. Мицуль–то и начал учить «Лявонов» вокалу.

— Помню еще, как отец ходил по кабинетам, защищая их усы, которые почему–то очень раздражали работников аппарата ЦК и министерства, — рассказывает Юлия Мицуль, дочь певца. — Раздражали не только усы. Тогда ведь даже для ресторанов музыкальная программа утверждалась с одобрения партийного руководства. А тут «Лявоны» со своим джазом и фольклором.


Теплый баритон самого Эдуарда Мицуля расцветал в романсах, его любимом жанре, заклейменном «буржуазным пережитком» и почти исчезнувшем с советской эстрады в те годы. Даже у заслуженного Мицуля была своя утвержденная программа, и микрофон к губам он подносил нечасто — собственно, только когда общение с публикой становилось особенно задушевным. Обычно свой микрофон он держал возле уха, даже во время концертов с оркестром — настолько силен был голос. Такого певца трудно представить в ансамбле — всегда и только на авансцене. Тем не менее история еще одного ВИА началась именно с него. «Верасы» — так называлась одна из песен в репертуаре Мицуля. Будущие солистки знаменитого коллектива пели у него на бэк–вокале.

Но все, что осталось потомкам, — несколько песен, записанных с эстрадным оркестром Бориса Райского. Почти чудом они не разделили участь большинства магнитофонных пленок с голосами прежних звезд нашей эстрады, бесследно исчезнувших в перестроечные годы. Любители ретро обмениваются ссылками на записи Эдуарда Мицуля и сегодня. Впрочем, сейчас это уже не просто ретро, такие уникальные баритоны — вне времени и больше одной человеческой жизни.

В 1995–м на фестивале «Золотой шлягер» Мицуль снова вышел на сцену после многолетнего молчания. Как и раньше, микрофон был не нужен. Позже исполнилась и его мечта спеть на свадьбе внука, солиста «Нового Иерусалима» Эльшада Бабаханова. Сейчас группа собирается только ради репетиций, концертов и фестивалей — они опять вместе, несмотря на то, что живут музыканты в разных городах, а то и странах. Публичных выступлений у них, конечно, гораздо меньше, чем раньше, в минский период, и эмоции публики внук Эдуарда Мицуля «добирает» индивидуально. Семейные гены обязывают. Хотя поначалу связывать свою жизнь с музыкой никто из них не собирался — ни Эльшад, ни Эдуард Леонардович, ни его дочь Юлия, автор и исполнитель романсов. К слову, первым ее потенциал оценил все тот же Борис Райский, в оркестре которого Юлия Мицуль пела с сестрой Руфиной.

Квартира

— Мы не могли не петь! — восклицает Юлия Эдуардовна. — Видимо, люди так устали от тягот войны, так хотели радоваться жизни, что песни звучали повсюду, везде возникали свои хоры. Получать музыкальное образование стало очень престижным. В комнате общежития консерватории, куда мы переехали, кроме родителей и нас с сестрой жили два брата–скрипача, баянист с женой и тромбонист. И все репетировали. Могли мы не петь?
Когда мама сказала на общей кухне, что нам дают отдельное жилье, ее назвали лгуньей. С жильем было туго. И все же Григорий Романович Ширма, который очень ценил моего отца, выхлопотал для любимого солиста однокомнатную квартиру. В этой квартире мы и выросли. В семье было уже трое детей, отец стал заслуженным артистом, и однажды мама не выдержала. Пошла в Министерство культуры и устроила скандал.

Отец дружил с Гарри Гольди, который приезжал из Америки по приглашению нашей филармонии, тогда такое было большой диковиной. По просьбе администрации Мицуль взял его в свою концертную бригаду. Помню даже, как этот Гольди встречал с нами Новый год, как все пели и музицировали. Впрочем, наш дом всегда был полон людей. Мама, очевидно, окончательно устала от такого положения вещей и обмолвилась тогда в министерстве, мол, пусть Гарри Гольди сфотографирует и покажет в своих газетах, как живут советские заслуженные артисты. Почти тут же нам предложили две квартиры на выбор. Отец выбрал ту, которая ближе к филармонии, всего в четырех автобусных остановках. Чтобы было удобнее добираться пешком, возвращаясь с гастролей по ночам.

Балкон

Его мама, моя бабушка, категорически не хотела, чтобы он становился певцом. После войны она осталась одна с младшим сыном на руках, кроме старшего помочь было некому, и ей казалось, что всем будет лучше, если этот старший продолжит семейную династию. Его отец, Леонард Адамович Мицуль, был известным специалистом по строительству железнодорожных мостов, родился в Польше, но в 1930–е ему предложили выбор: отречься от своей польской родни либо отправиться в лагерь. До сих пор о своих польских корнях я знаю только со слов отца. А дедушка погиб на фронте...
Погибнуть мог и мой папа. Когда ему исполнилось 18, конец войны был близок. На фронт его сослуживцы отправлялись из Шуи, где жила моя будущая мама. Солдаты уже загружались в вагон, когда приехал начальник и снял его с поезда. В ту же ночь фашисты разбомбили эшелон, в живых не осталось никого. А папу спас голос.

В учебной части он был запевалой, командование очень дорожило его вокальным даром. Как и моя мама — полгода он маршировал с песнями мимо ее балкона, и познакомились они по ее инициативе. Как рассказывали родители, к свиданиям папа приберегал сахарин от своего пайка и приносил в бидончике суп с маргарином, который поварихи наливали за то, что он пел для них. Не рассказывали только про войну. О том, что отец все же попал на фронт и получил ожог на лице, прикрыв сослуживца, я узнала гораздо позже, со слов этого сослуживца.

Щука

Это моя мама, Фавста Сергеевна, настояла, чтобы он стал певцом. Ее брат пел в Большом театре, так что в голосах она разбиралась. На прослушивание в Гомельское музыкальное училище отец приехал, когда набор был давно завершен, в ноябре, но его взяли сразу. А мама с бабушкой и детьми остались на железнодорожной станции. Позже отца пригласили в Московскую консерваторию, где его прослушивал сам Козловский, только оставить семью еще раз он не решился. И ради нас выбрал филармонию, а не оперную сцену — зарплаты там были больше.

Но советские артисты не роскошествовали. И мама порой пеняла на наше вечное безденежье. Пока однажды не съездила с отцом на гастроли в Литву. После этого тема отсутствия денег была закрыта. «Если твои музыканты после вечернего концерта просят у тебя еды, а ты заслуженный, и твоя ставка на 3 рубля 50 копеек больше, чем у них, конечно, ты должен делиться», — соглашалась она.
У людей, переживших войну, были другие ценности. В нашем доме были рады всем, и всех надо было непременно накормить. Из Узбекистана папа вез дыни, из Калининграда — гигантскую селедку, все — для друзей. Щуку, которую он выловил в реке Поня, оркестр Райского ел несколько дней — сразу после репетиций музыканты шли к нам домой на щучьи котлеты, а щука, помню, была редкая — метр с лишним, весь дом сбежался посмотреть, когда он ее привез.

Кстати, на рыбалку и зимой, и летом он предпочитал ездить один — только там мог побыть в тишине, послушать голоса птиц, которым очень здорово подражал. И никогда не болел — одному Мицулю администраторы филармонии позволяли ходить без шарфа, зная, что он никогда не станет причиной срыва концерта.

Картошка

С его именем концертные бригады колесили по всему Советскому Союзу и за границей, в сводных концертах отец пел отделение. Голос не подвел его ни разу. Но с перестройкой всем стало не до музыки. В последний раз «на гастроли» папа поехал по приглашению председателя одного из колхозов. За концерт заплатили двумя мешками картошки и мешком морковки...

Во время его выступления на «Золотом шлягере» я считала каждый такт. Но овации зала были честными, без скидок на его болезни и возраст. «Ну я же старый мастер», — гордо улыбался папа за кулисами. В последний год жизни, когда он был прикован к постели, друзья по–прежнему приходили к нему в гости. А он для них пел. Прямо в постели — его голос был все таким же чистым и сильным.

cultura@sb.by

Советская Белоруссия № 14 (25149). Суббота, 21 января 2017