В 1980 году журналист Юрий Шумицкий пешком пришел из Владивостока в Москву

— Вы не представляете, с каким я человеком познакомилась! — едва переступив порог кабинета, услышал я от Ирины. — Семь часов беседы с Юрием Михайловичем промелькнули, как минуты. Да что там часы! Шумицкого можно слушать и день, и два — и все будет мало. Вы должны с ним встретиться. Это ваш герой...

«Шумицкий... Шумицкий, — лихорадочно проворачиваю в памяти. И вдруг как вспышка молнии: полоса Василия Пескова в «Комсомолке» и снимок веселого бородача с рюкзачищем за спиной. — Какой же это год? Он шел в Москву к Олимпиаде. Значит, 1980–й...»

— Это тот журналист, который из Владивостока пришел в Москву пешком?

— Да! Двенадцать тысяч километров пути Юрий Михайлович Шумицкий прошел за год. А после Олимпиады — еще тысячу километров от Москвы до Калининграда. От океана до океана. За 14 месяцев обычным шагом пройти 13 тысяч километров! Если бы Юрий Михайлович этого не совершил, вряд ли кто–нибудь подумал, что человек способен на это. И что такое вообще возможно...

— А как же он очутился в Малорите?

— У его жены белорусские корни. А наш климат для Шумицкого оказался самым подходящим. Последствия того небывалого марафона с годами сказались на его здоровье...

Солнце давно перевалило через зенит, когда я, звякнув щеколдой, открыл дверку в райский уголок. Могучая яблоня, которой, пожалуй, будет лет под сто, вся усыпана плодами. А в нескольких шагах от нее — море цветов. Как будто все краски и оттенки, которые есть в природе, собрались на этом тихом дворике. И действуют они завораживающе...

На крыльце дома — хозяин. С улыбкой наблюдает за мной. Размах плеч. Седая бородка. В глазах — отсвет души. Чуткой и нежной. Читается это мгновенно. Юрий Михайлович еще не произнес ни слова, но уже полностью расположил к себе. Чем–то неуловимым, пока необъяснимым, но, несомненно, подлинным, искренним. Встреча с таким человеком — всегда праздник.

Заходим в дом. «Моя жена Валентина», — представил Юрий Михайлович миловидную женщину. И она протянула мне руку, явно не чуждую физическому труду. «Дом, все, что есть в нем и вокруг, — это заслуга Вали, — скажет Юрий Михайлович. — Она — главный мотор. Купили–то мы развалюху. И вот что получилось...» А получилось замечательно.

На журнальном столике среди материалов, рассказывающих о великом походе Юрия Шумицкого, уникальная книжица. Юрий Михайлович раскрывает ее и бережно листает страницы. «Это моя «подорожная книжка», — поясняет он. — Здесь почти 300 печатей, свидетельствующих, что эти населенные пункты были на моем пути. А вот и Беларусь. Орша, Толочин, Борисов, Смолевичи, Минск, Радошковичи, Молодечно, Сморгонь... Дальше — Литва. 6 октября 1980 года я пришел из Москвы в Калининград. И там закончил свой марафон по ходьбе...»

— Юрий Михайлович, а был ли такой момент во время похода, когда вы горько пожалели, что решились на это? Когда почувствовали дыхание смерти...

— Да, такое было со мной. А произошло вот что. От местечка Томзавод в Кемеровской области (на картах — село Томское) при Екатерине II был проложен тракт в сторону Барнаула. Все давным–давно заросло тайгой, но по приметам леса Екатерининский тракт можно было определить. И это значительно спрямляло мой путь. Местный охотник Борис Пшеничный — замечательный человек. Принял меня как родного брата. «Если бы не семья да хозяйство, с радостью пошел бы с тобой до самой Москвы», — уверял меня Борис. Он мне все толково объяснил, обозначил в походной книжке маршрут и приметы леса. Дал свои охотничьи лыжи. «А как же я тебе их верну?» — спрашиваю у Бориса. «Выйдешь на лесовозную дорогу, воткнешь их в снег на обочине — я и подберу. Но идти одному не советую. Больно уж у тебя рюкзак тяжелый. А снег рыхлый...» Я пошел. Только поднялся на сопку — лопнуло крепление. Возвращаюсь обратно. «Юра, это плохая примета, — встревоженно говорит мне Борис. — Чует мое сердце: быть беде... Подождешь немного — и я выведу тебя на дорогу». Я поблагодарил охотника — и вперед.

Рюкзак давит на плечи (все–таки 30 кг). Лыжи оставляют след, как будто гусеницы трактора. Преодолел одну сопку, другую. А на третью — сил уже нет. Сделаю пару шагов — и остановка. Весь мокрый. А мороз под тридцать градусов. Остановишься — одежда превратится в ледяной панцирь. Ночь наступила. Звезды на небе высыпали. А мне хоть волком вой от тоски и безнадеги. Ориентиров–то не видно. Куда идти? Снял лыжи, сел на них и... заплакал. Господи! Зачем я все это затеял?! Ведь пропаду здесь. И кости мои зверье растащит... И тут ярость на меня накатила: вот так нелепо отдать свою жизнь?! Да ни за что! Встал на ноги, а они меня не держат. И тогда я пополз. Одной рукой цепляюсь за деревья, а другой тащу за собой лыжи с рюкзаком. Сколько часов это длилось, сказать не могу. Но когда я услышал отдаленный гул лесовоза, почувствовал прилив сил. Как выполз на дорогу и доковылял до жилья лесорубов — это за пределами сознания. Очнулся от того, что меня энергично тряс человек в милицейской форме. Лесорубы, не добившись от меня вразумительных ответов, связались по рации с милицией...

Извинялись потом мужики. Насовали мне в рюкзак разной еды, и я двинул дальше. На Алтай.

Мой отец руководил крупными стройками. Мы часто переезжали из одного города в другой. Объездили почти всю Сибирь. Жили на Урале. Уральский город Златоуст — особая страница в моей биографии. В школе № 8 я учился три заключительных года. Но не только этим памятен мне славный город на реке Ай. Да и не город он для меня вовсе, а окно, где всегда, пока я жив, будет светить лампа с зеленым абажуром... В восьмом классе я получил загадочное письмо: «Сделаешь уроки, приходи по адресу: 2–я Айская, 2. Постучи в окно с зеленым абажуром». Я все так и сделал и был посвящен в рыцари слова — стал членом литературного кружка «Оазис». А вела его учительница немецкого языка Гертруда Рудольфовна Эрбэ. Она любила поэзию больше, чем жизнь. Умела обнаружить в юных душах едва мерцающий костер стихотворства. Знала, как повернуть ключик, чтобы он разгорелся.

Представляете, что творилось в моей душе, когда в апреле 80–го, придя в Златоуст, я свернул на 2–ю Айскую и увидел в окне все тот же зеленый свет. И услышал голос Гертруды Рудольфовны...

Стихи и журналистика несовместимы. А мне хотелось доказать, что это не так. Что можно строить и воздушные замки, и замки из кирпича. И рождались стихи. То светлые, то печально–тревожные. Все как в жизни...

Юрий Шумицкий — коренной дальневосточник. Детские годы прошли в доме деда Ивана Митрофановича и бабушки Марии Федоровны. В селе Вольно–Надеждинском под Владивостоком. Дед — крепкий орешек. Четырнадцатилетний паренек со станции Люботин под Харьковом не подчинился воле отца и ушел за телегой переселенцев. Два года длился поход к Тихому океану. На Дальнем Востоке Иван Митрофанович станет одним из первых машинистов. Так что страсть к преодолению пространства на своих двоих заложена у Юрия Шумицкого на генном уровне. А поэзия и душевное богатство в нем — от бабушки.

После школы отслужит Юрий три года в Советской Армии. Окончит факультет журналистики Дальневосточного государственного университета. Будет работать и в молодежке («Тихоокеанский комсомолец»), и в областной партийной газете. А потом станет редактором программы «Дым отечества» на радиостанции «Тихий океан» (Владивосток).

Был у него верный, испытанный друг журналист Александр Воробьев. Автор «Тетради, обагренной кровью рябчика». Идея великого похода родилась совместно. И никакое это не чудачество, а желание писать и делать радиоперадачи о том, что видят глаза и чувствует сердце. И чтобы никто не висел над душой. Не кромсал оригиналы, не вырезал живую ткань передачи. Беда вышибла Сашу Воробьева из седла. А идея похода осталась.

После длительной беседы в кабинете начальника Владивостокской базы рыболовного флота Диденко Юрия Григорьевича радиожурналист Юрий Шумицкий услышал от чиновника неожиданное: «Море тебя поддержит (он так и сказал: море). Но при одном условии: обо всем интересном, что встретишь на своем пути, будешь рассказывать морякам. «Суточные» и «ночлежные», обувь, будем посылать тебе на дорогу».

Шел ходок Шумицкий, конечно же, не звериными тропами в глухой тайге. Путь его лежал вдоль магистрали Запад — Восток. Иногда двигался по шпалам. Но для ног это крайне неудобно. Чаще всего шел по автостраде. Однако прямая, как стрела, дорога нагоняла тоску. Радость приносили проселки и пешеходные тропки. Где бы ни ночевал, какой бы погода ни была, распорядок дня соблюдался жестко: подъем в 4 утра, а в 5 — уже дорога. За один переход Юрий преодолевал 40 километров. Случалось пройти и все 70. Но после этого ноги как два полена. Хоть бери топор и отрубай. Пять дней шел, два — отдыхал. Правда, отдых этот был весьма своеобразным. Юрий сидел над дневником, выплескивая строки о том, что происходило в его душе, о чем думал долгими часами одиночества. Говорил на пленку о встреченном и пережитом (за год пути Юрий отправил на радиостанцию «Тихий океан» 38 посылок).

Самыми трудными для Шумицкого были первые 500 километров. Мозоли превратили ноги в сплошные болячки. Юрий перевязывал пальцы, сдабривал мазью и шел, превозмогая боль. Но сильнее боли физической мучила неизвестность. И неотступная мысль: «Зря все это. Не осилить мне такую дорогу...» Но уже после первых радиопередач с дороги Юрий Михайлович узнает, что за него болеет весь флот. Что ему верят. И обмануть эту веру у него нет права...

Юрий Михайлович Шумицкий добровольно совершил над собой эксперимент, у которого вряд ли найдутся аналоги. Он убедился, как невероятно стоек человек и сколько он может всего вынести, не потеряв ни облик свой, ни душу. Он ощутил бесконечность земли и своего Отечества. Поход — это выражение сути самого ходока. Юрий Михайлович стал духовно очень богатым человеком. И этого богатства хватило ему на всю оставшуюся жизнь.

Нет, не оскудела земля наша на великих подвижников.

Фото автора.

Советская Белоруссия № 176 (25058). Среда, 14 сентября 2016