В 1962 году на экраны Советского Союза вышла киноэпопея "Люди и звери", в которой главную роль сыграл Николай Еременко
14.07.2018 08:00:00
Леонид ЕКЕЛЬ
Позвонила мне как–то народная артистка Беларуси Галина Александровна Орлова. Мне выпало счастье не раз бывать в их доме на улице Максима Танка. Часы, проведенные в уникальной семье трех народных артистов, поистине незабываемы.
Николай Еременко-старший в роли лейтенанта Павлова в судьбоносном фильме «Люди и звери»
Говорят, что людям посылаются испытания, которые им по силам. Но каким могучим духом надо обладать, какую иметь силу воли, чтобы перенести непереносимую боль от потери самых родных и любимых людей: мужа и сына! Не сломиться, не рухнуть под гнетом возникшей пустоты, а жить, чтобы помнить... Уже через месяц во имя своих Ерем — любимое обращение к мужу и сыну — Галина Александровна вышла на сцену. А через два года в память о Еременко–старшем вновь сыграла роль актрисы Патрик Кэмпбелл в спектакле «Милый лжец». Бернард Шоу — последняя роль Николая Еременко в этом спектакле.
В ноябре Галине Александровне Орловой исполнится 90 лет.
— В архиве Николая Николаевича я обнаружила две папки с письмами, — сказала Галина Александровна, — вот послушайте...
И я услышал в телефонной трубке эти строчки из письма бывшего военнопленного офицера Александра Дончака, адресованного Николаю Еременко: «...Все это началось в одном из кинотеатров Риги. Сижу и смотрю фильм. На экране — Алексей Павлов, но как он поразительно похож на Николая! Я шепчу жене: «Если только у этого актера на шее сзади будет шрам в виде креста, то я его когда–то хорошо знал». Сижу и как завороженный жду подтверждения своим догадкам. И вдруг шрам — сомнений нет. После сеанса смотрю афишу. Новое бесспорное доказательство: в главной роли — артист Николай Еременко. Трудно описать, как меня это взволновало. Сам сюжет фильма, а главное, то, что Алексея Павлова играет актер, переживший вместе со мной фашистские концлагеря, потрясли меня. Вот сидит Алексей на лесенке сеновала, курит, вспоминает прошлое. Вспоминает далекую Аргентину, свой уход из дома дочери русской эмигрантки, и только я один из зрителей кинотеатра мог предполагать, что актер Еременко в этот момент съемки, возможно, вспоминал и другую картину...
Штутгарт. 14 апреля 1944 года. Помнишь, что произошло в этот день?»
— И таких писем десятки, — уверяет меня Галина Александровна. — Может, глянете и решите, что с ними делать?
— Конечно, гляну. Когда к вам подъехать?
— А хоть сегодня.
Николай Еременко-старший, Николай Еременко-младший и Галина Александровна Орлова, три будущих народных артиста
Вчитываюсь в строчки письма Александра Дончака. Вот он рассказывает о себе: «В 45–м я прошел гос. проверку по I категории, получил документы, деньги и мог убираться из лагеря на все четыре стороны. Потеряв семью, не чувствуя за собой никакой вины и в то же время в тайниках души своей позорясь и казнясь за плен, я выписал литер в город Фергану и, не сообщив ничего о себе в Ленинград своим родным, уехал в Среднюю Азию. В 47–м году, примирив себя со своей совестью, я приехал в Ленинград к матери. Там после многочисленных попыток устроиться наконец нашел работу на должность товароведа. Она была связана с длительными командировками, и поэтому на нее было мало желающих.
В 1949 году моя сестра получила назначение на работу в Ригу, и мы всей семьей перебрались туда жить».
Две ключевые фразы: «не чувствуя за собой никакой вины и в то же время в тайниках души своей позорясь и казнясь за плен» и «примирив себя со своей совестью» с потрясающей точностью и глубиной раскрывают душевное состояние людей, оказавшихся в плену или насильно вывезенных в неволю. И, надо полагать, примирение со своей совестью у каждого бывшего узника происходило по–своему. Одним для этого хватило года–другого, а некоторым и десятилетий было мало. Вот для них–то фильм «Люди и звери» стал бальзамом на незаживающую рану...
Так что же произошло 14 апреля 1944 года? Открываю книгу «Николай Еременко. А свет не погас...», изданную в серии «Жизнь знаменитых людей Беларуси» (ЖЗЛБ). И как будто слышу его бесподобный, чарующий голос. Рассказчиком Николай Николаевич был непревзойденным:
«Когда началась война, мне было 15 лет. Каким–то невероятным способом мне удалось добыть справку, что родился я в 1923 году. С этим документом поступил на курсы младших лейтенантов в кавалерию. Три месяца — и готов командир сабельного взвода.
На Калининском фронте наш 11–й отдельный кавалерийский корпус попал в окружение. Около месяца мы пытались из него вырваться. Шли ночью. Днем скрывались в лесах. Однажды наткнулся на нас местный мужичок. Корову, говорит, ищу. Отбилась от стада. Пообещал принести нам хлеба. А когда стемнело, вместо хлеба привел немецких автоматчиков...
В лагере под Сычовкой через колючую проволоку нам, как зверям в клетке, бросали куски сырой конины. Начались болезни. Тяжелораненых и тех, кого скрутила болезнь, немцы пристреливали на месте. Рана на шее воспалилась так, что я терял сознание. К счастью, был среди нас медик. Накалив нож на огне, он вскрыл рану. Зажило как на собаке. Только шрам остался крестообразный...
Из Смоленска дорога неволи привела в Белоруссию. В концлагере Лесная под Барановичами я прошел карантинный блок, а дальше — чужбина. Лагерь, куда я попал, находился в городе Мюнзингене. Чтобы выстоять, не превратиться в зверей, люди, близкие по духу, несломленные, объединялись. Опекунов у меня было много. Особенно среди тех военнопленных, кто по возрасту мог называть меня сынок. Я нравился людям своей искренностью и бесстрашием. Потому и предложили мне бежать из лагеря. План был простой: перейти границу и попросить в Швейцарии политического убежища. Как–никак — нейтральное государство. На заставе нас задержали. Выяснив, кто мы такие, связались с лагерем... И снова мы оказались за колючкой. На сей раз — в Ляуфене.
На работу нас гнали в каменоломню. Это была настоящая каторга. По двенадцать часов в сутки мы таскали на тележках камень, щебень. Деревянные колодки, служившие обувью, сбивали ноги до крови. За ночь раны покроются коркой, а сунешь в колодки — опять кровоточат... И так было изо дня в день восемь месяцев. Когда наши силы были вконец исчерпаны, привезли замену. А нас отправили в штрафной лагерь для пленных советских офицеров в город Штутгарт.
...Бежать из лагеря должны были семеро. Но в городской сад, где мы договорились встретиться, пришли четверо: Александр Дончак, Анатолий Токарев, Дмитрий Вивтюк и я. Ждать условились час. Но прошло уже полтора — значит, остальные не смогли вырваться. Надо уходить из города: с минуты на минуту начнется вечерняя поверка.
Выдавая себя за сезонных рабочих, мы прошли пешком километров 200. А дальше товарняком добрались до станции Ляйм под Мюнхеном. В городе русский парень нас предупредил, что уже неделю идет облава. Разбежался лагерь неподалеку от Мюнхена, и немцы хватают всех подозрительных.
Отыскали мы товарный поезд, идущий на восток. Забрались по двое в разные вагоны. Дончак и Токарев уехали незамеченными. А мне с Вивтюком не повезло. На «Южном» вокзале Мюнхена нас сняла железнодорожная охрана. В темноте мы не разобрались и сели в вагон без крыши. Вот нас и засек диспетчер вокзала...»
Когда Николай Еременко прочел в «Литературной газете» отрывок из сценария «Люди и звери», он нутром почуял, что этот фильм — его судьба. Не раздумывая, написал кинорежиссеру Сергею Герасимову, что готов исполнить в его фильме любую эпизодическую роль. При этом добавил, что может быть полезен и в качестве консультанта. С Сергеем Аполлинариевичем Еременко познакомился в Минске. Посмотрев спектакль «Побег из ночи», где актер играл роль советского летчика Алексея Морозова, Герасимов так оценил исполнителя роли: «Да, это из породы тех парней». И попутно упрекнул кинорежиссера–минчанина: «Вот кого надо было брать героем в твой фильм».
Приехав в Москву на киностудию, Николай Еременко рассчитывал всего лишь на эпизод, а получил главную роль — лейтенанта Павлова...
А между тем еще до рождения киноэпопеи о «Людях и зверях» высказывались весьма неоднозначные суждения. Вот выдержки из закрытой рецензии Валентина Овечкина на сценарий фильма: «Главный недостаток сценария, написанный в общем профессионально, умело, занимательно, — неясность авторской мысли. Для чего написана эта вещь? Что хотели сказать авторы либретто и сценария Т.Макарова и С.Герасимов?
В рассказах о заграничных мытарствах Павлова есть проблемы, допускающие подозрения, что он мог быть и власовцем, и завербованным американцами уже после войны. Если так, то это — продолжение наметившейся было у нас «всепрощенческой» линии в литературе. Если же не так — то надо выписать Павлова яснее. Нельзя такие вещи оставлять в подтексте». И вывод: «Я против напечатания сценария «Люди и звери» в «Новом мире».
В 1962 году киноэпопея «Люди и звери» вышла на экраны Советского Союза, а потом шагнула и далеко за рубеж. Отклики кинозрителей, испытавших потрясение от фильма, шли потоком в газеты, журналы и лично исполнителю главной роли Николаю Еременко.
Я приведу лишь несколько строк из писем, адресованных Николаю Николаевичу: «Дорогой тов. Еременко! Нет у меня таких слов, чтобы выразить Вам, какое сильное впечатление произвел на меня фильм «Люди и звери». И в особенности Ваша игра. Ваш Павлов — это человек, много переживший, униженный, оскорбленный. Испытавший столько горя, но не потерявший своего достоинства и любви к Родине. Я не могла без волнения и слез смотреть на трагедию человека, ни в чем не повинного. И.Ленская. Петрозаводск». А это строки из письма Р.Васильевой из города Бемь Тульской области: «Я еще никогда не испытывала такого состояния. Как завороженная ходила все дни, пока шел фильм «Люди и звери». Наступал вечер, и я опять и опять шла в кинотеатр. И опять была с Вами, смотрела в Ваши необыкновенно добрые, умные и усталые от нелегкой жизни глаза...» А вот еще несколько строк: «Николай Еременко! Вам пишет одна семнадцатилетняя болгарка из Колаковграда. С Вами я познакомилась на экране, когда смотрела фильм «Люди и звери». Мне кажется, что если бы я пропустила этот фильм, то никогда бы не узнала, каким исключительным талантом обладает советский кинематограф. Ваши добрые и грустные глаза перевернули всю мою душу...»
Нет, не всепрощенчеству учит фильм «Люди и звери», а состраданию, сопереживанию и любви к человеку. Придет ли время таких актеров с добрыми и грустными глазами, способных вызвать потрясение в человеческих душах?..
18 лет прошло с того июньского дня, когда не стало народного артиста СССР Николая Еременко–старшего. Мужа Галины Александровны. И уже 17 лет нет на свете Николая Еременко–младшего, народного артиста России... Невольно всплывает в памяти горькое пророчество мудреца: в первую очередь умирают те, кто больше всего имеет право на жизнь. И безответный вопрос «Почему происходит так на этом свете?» мучает по–прежнему...
Николай Еременко-старший в роли лейтенанта Павлова в судьбоносном фильме «Люди и звери»Говорят, что людям посылаются испытания, которые им по силам. Но каким могучим духом надо обладать, какую иметь силу воли, чтобы перенести непереносимую боль от потери самых родных и любимых людей: мужа и сына! Не сломиться, не рухнуть под гнетом возникшей пустоты, а жить, чтобы помнить... Уже через месяц во имя своих Ерем — любимое обращение к мужу и сыну — Галина Александровна вышла на сцену. А через два года в память о Еременко–старшем вновь сыграла роль актрисы Патрик Кэмпбелл в спектакле «Милый лжец». Бернард Шоу — последняя роль Николая Еременко в этом спектакле.
В ноябре Галине Александровне Орловой исполнится 90 лет.
— В архиве Николая Николаевича я обнаружила две папки с письмами, — сказала Галина Александровна, — вот послушайте...
Штутгарт. 14 апреля 1944 года. Помнишь, что произошло в этот день?»
— И таких писем десятки, — уверяет меня Галина Александровна. — Может, глянете и решите, что с ними делать?
— Конечно, гляну. Когда к вам подъехать?
— А хоть сегодня.
И вот эти письма, на которых время поставило свою глубокую печать (настолько глубокую, что некоторые из них на сгибах разделились на половинки–четвертинки), на моем письменном столе. Строчки, написанные простым карандашом, кое–где стерты временем как ластиком. Продираясь через неразборчивые почерки, как сквозь колючий кустарник, тасую письма: эти — от друзей Николая Николаевича, это — отклики зрителей на фильм «Люди и звери», а здесь — переписка бывших военнопленных офицеров (письма они передали Николаю Еременко как самому молодому из них. А вдруг пригодятся...).
Николай Еременко-старший, Николай Еременко-младший и Галина Александровна Орлова, три будущих народных артистаВчитываюсь в строчки письма Александра Дончака. Вот он рассказывает о себе: «В 45–м я прошел гос. проверку по I категории, получил документы, деньги и мог убираться из лагеря на все четыре стороны. Потеряв семью, не чувствуя за собой никакой вины и в то же время в тайниках души своей позорясь и казнясь за плен, я выписал литер в город Фергану и, не сообщив ничего о себе в Ленинград своим родным, уехал в Среднюю Азию. В 47–м году, примирив себя со своей совестью, я приехал в Ленинград к матери. Там после многочисленных попыток устроиться наконец нашел работу на должность товароведа. Она была связана с длительными командировками, и поэтому на нее было мало желающих.
В 1949 году моя сестра получила назначение на работу в Ригу, и мы всей семьей перебрались туда жить».
Две ключевые фразы: «не чувствуя за собой никакой вины и в то же время в тайниках души своей позорясь и казнясь за плен» и «примирив себя со своей совестью» с потрясающей точностью и глубиной раскрывают душевное состояние людей, оказавшихся в плену или насильно вывезенных в неволю. И, надо полагать, примирение со своей совестью у каждого бывшего узника происходило по–своему. Одним для этого хватило года–другого, а некоторым и десятилетий было мало. Вот для них–то фильм «Люди и звери» стал бальзамом на незаживающую рану...
Так что же произошло 14 апреля 1944 года? Открываю книгу «Николай Еременко. А свет не погас...», изданную в серии «Жизнь знаменитых людей Беларуси» (ЖЗЛБ). И как будто слышу его бесподобный, чарующий голос. Рассказчиком Николай Николаевич был непревзойденным:
«Когда началась война, мне было 15 лет. Каким–то невероятным способом мне удалось добыть справку, что родился я в 1923 году. С этим документом поступил на курсы младших лейтенантов в кавалерию. Три месяца — и готов командир сабельного взвода.
В лагере под Сычовкой через колючую проволоку нам, как зверям в клетке, бросали куски сырой конины. Начались болезни. Тяжелораненых и тех, кого скрутила болезнь, немцы пристреливали на месте. Рана на шее воспалилась так, что я терял сознание. К счастью, был среди нас медик. Накалив нож на огне, он вскрыл рану. Зажило как на собаке. Только шрам остался крестообразный...
Из Смоленска дорога неволи привела в Белоруссию. В концлагере Лесная под Барановичами я прошел карантинный блок, а дальше — чужбина. Лагерь, куда я попал, находился в городе Мюнзингене. Чтобы выстоять, не превратиться в зверей, люди, близкие по духу, несломленные, объединялись. Опекунов у меня было много. Особенно среди тех военнопленных, кто по возрасту мог называть меня сынок. Я нравился людям своей искренностью и бесстрашием. Потому и предложили мне бежать из лагеря. План был простой: перейти границу и попросить в Швейцарии политического убежища. Как–никак — нейтральное государство. На заставе нас задержали. Выяснив, кто мы такие, связались с лагерем... И снова мы оказались за колючкой. На сей раз — в Ляуфене.
На работу нас гнали в каменоломню. Это была настоящая каторга. По двенадцать часов в сутки мы таскали на тележках камень, щебень. Деревянные колодки, служившие обувью, сбивали ноги до крови. За ночь раны покроются коркой, а сунешь в колодки — опять кровоточат... И так было изо дня в день восемь месяцев. Когда наши силы были вконец исчерпаны, привезли замену. А нас отправили в штрафной лагерь для пленных советских офицеров в город Штутгарт.
...Бежать из лагеря должны были семеро. Но в городской сад, где мы договорились встретиться, пришли четверо: Александр Дончак, Анатолий Токарев, Дмитрий Вивтюк и я. Ждать условились час. Но прошло уже полтора — значит, остальные не смогли вырваться. Надо уходить из города: с минуты на минуту начнется вечерняя поверка.
Выдавая себя за сезонных рабочих, мы прошли пешком километров 200. А дальше товарняком добрались до станции Ляйм под Мюнхеном. В городе русский парень нас предупредил, что уже неделю идет облава. Разбежался лагерь неподалеку от Мюнхена, и немцы хватают всех подозрительных.
Отыскали мы товарный поезд, идущий на восток. Забрались по двое в разные вагоны. Дончак и Токарев уехали незамеченными. А мне с Вивтюком не повезло. На «Южном» вокзале Мюнхена нас сняла железнодорожная охрана. В темноте мы не разобрались и сели в вагон без крыши. Вот нас и засек диспетчер вокзала...»
Когда Николай Еременко прочел в «Литературной газете» отрывок из сценария «Люди и звери», он нутром почуял, что этот фильм — его судьба. Не раздумывая, написал кинорежиссеру Сергею Герасимову, что готов исполнить в его фильме любую эпизодическую роль. При этом добавил, что может быть полезен и в качестве консультанта. С Сергеем Аполлинариевичем Еременко познакомился в Минске. Посмотрев спектакль «Побег из ночи», где актер играл роль советского летчика Алексея Морозова, Герасимов так оценил исполнителя роли: «Да, это из породы тех парней». И попутно упрекнул кинорежиссера–минчанина: «Вот кого надо было брать героем в твой фильм».
А между тем еще до рождения киноэпопеи о «Людях и зверях» высказывались весьма неоднозначные суждения. Вот выдержки из закрытой рецензии Валентина Овечкина на сценарий фильма: «Главный недостаток сценария, написанный в общем профессионально, умело, занимательно, — неясность авторской мысли. Для чего написана эта вещь? Что хотели сказать авторы либретто и сценария Т.Макарова и С.Герасимов?
В рассказах о заграничных мытарствах Павлова есть проблемы, допускающие подозрения, что он мог быть и власовцем, и завербованным американцами уже после войны. Если так, то это — продолжение наметившейся было у нас «всепрощенческой» линии в литературе. Если же не так — то надо выписать Павлова яснее. Нельзя такие вещи оставлять в подтексте». И вывод: «Я против напечатания сценария «Люди и звери» в «Новом мире».
В 1962 году киноэпопея «Люди и звери» вышла на экраны Советского Союза, а потом шагнула и далеко за рубеж. Отклики кинозрителей, испытавших потрясение от фильма, шли потоком в газеты, журналы и лично исполнителю главной роли Николаю Еременко.
Я приведу лишь несколько строк из писем, адресованных Николаю Николаевичу: «Дорогой тов. Еременко! Нет у меня таких слов, чтобы выразить Вам, какое сильное впечатление произвел на меня фильм «Люди и звери». И в особенности Ваша игра. Ваш Павлов — это человек, много переживший, униженный, оскорбленный. Испытавший столько горя, но не потерявший своего достоинства и любви к Родине. Я не могла без волнения и слез смотреть на трагедию человека, ни в чем не повинного. И.Ленская. Петрозаводск». А это строки из письма Р.Васильевой из города Бемь Тульской области: «Я еще никогда не испытывала такого состояния. Как завороженная ходила все дни, пока шел фильм «Люди и звери». Наступал вечер, и я опять и опять шла в кинотеатр. И опять была с Вами, смотрела в Ваши необыкновенно добрые, умные и усталые от нелегкой жизни глаза...» А вот еще несколько строк: «Николай Еременко! Вам пишет одна семнадцатилетняя болгарка из Колаковграда. С Вами я познакомилась на экране, когда смотрела фильм «Люди и звери». Мне кажется, что если бы я пропустила этот фильм, то никогда бы не узнала, каким исключительным талантом обладает советский кинематограф. Ваши добрые и грустные глаза перевернули всю мою душу...»
Нет, не всепрощенчеству учит фильм «Люди и звери», а состраданию, сопереживанию и любви к человеку. Придет ли время таких актеров с добрыми и грустными глазами, способных вызвать потрясение в человеческих душах?..