Народный писатель Николай Чергинец — о своей жизни в литературе, футболе и уголовном розыске

Народный писатель Беларуси Николай Чергинец за свою долгую жизнь успел побыть профессиональным футболистом, «раскалывал» преступников в уголовном розыске, в годы войны в Афганистане руководил обороной Кабула, долгие годы провел в большой политике, а параллельно сочинял книги — десятки остросюжетных романов, которые выходили гигантскими тиражами: приключениями майора Ветрова и других героев зачитывались поклонники по всему СССР, многие истории с течением времени перенеслись на киноэкран. Сегодня Николай Иванович по‑прежнему в строю и по‑прежнему пишет. Сейчас — воспоминания. Тома мемуаров Чергинца расходятся влет, что неудивительно: прожить такую жизнь, полную неожиданных зигзагов и внезапных поворотов, суждено далеко не каждому.


— Николай Иванович, для молодежи (да и для поколения постарше) вы уже такой человек‑памятник, живая легенда. Как себя чувствуете в этой роли?

— Не ощущаю, что я легенда, откровенно говоря. Но, конечно, какая‑то известность есть благодаря книгам. Занимаясь футболом в командах мастеров, тоже какую‑то репутацию приобрел среди болельщиков. Кстати, это мне иногда даже помогало. Мечтал быть спортивным журналистом. После окончания высшей школы тренеров, помню, я был единственным футболистом в Советском Союзе, который получил красный диплом. Поступил на журфак и много писал в газетах — бывало, в один день все издания печатали мои отчеты о футбольных играх под разными фамилиями. А потом я решил бросить футбол — и ушел на Минский приборостроительный завод им. Ленина, работал регулировщиком радиоаппаратуры. Это было секретнейшее производство, техника для атомных подводных лодок. И вот характер мой и увлеченность были таковы, что позволили, не имея соответствующей подготовки и образования, сдавать приборы в самом лучшем виде. Военпреды даже не проверяли мою продукцию — принимали сразу, зная, что там все будет в порядке.

— Ничего себе зигзаг биографии! Вы были известным футболистом — и раз, ушли, отказались от этого всего. У вас самолюбие не болело?

— Не было у меня такого, что «я известный». Это хорошее качество, когда человек не зазнается, не думает, что он великий. И надо быть реалистом: во‑первых, футбольная жизнь — она коротка. Сама жизнь длиннее намного. Ясно, что возраст берет свое, приходят молодые. Так что иногда надо избирать другой путь, жить не только спортом, чтобы достойно чувствовать себя.


— Чтобы уйти на пике?

— Да‑да. Получилось, я ушел в таком возрасте, что, казалось, можно было бы играть. 25 лет мне было.  

Но я понимал, что надо познать многое со стороны народа, людей: не слушать их аплодисменты и приветствия с трибун, а самому окунуться в эту жизнь.  

Я и сейчас член Федерации футбола. Когда ушел из спорта, лет пять не появлялся на стадионе вообще. Просто не мог. Ну а сейчас смотрю матчи, конечно, но иными глазами, чем просто болельщик: я вижу и технику, и тактические действия, правильные они или неправильные…

Бывшие нападающие команды «Динамо-Минск» (слева направо) Юрий Погальников, Николай Чергинец,  Эдуард Малофеев, Михаил Мустыгин, 1974 год.

Конечно, футбол мне дал многое. Во‑первых, разъезды, возможность посмотреть мир. Помню послевоенную Северную Корею: разруха, мы прилетели в Пхеньян на первом советском пассажирском самолете Ту‑134 и не могли сесть — военный аэродром маленький, самолет огромный… Кружили над Пхеньяном так долго, что кому‑то даже плохо стало. Никогда не забуду, как вышли на площадь — уже темнеет, а она вся колышется, битком набита народом: так нас встречали. К каждому в автобус сажали девушку‑военнослужащую — сопровождение. Гостиница захудалая, одна на весь Пхеньян, но какой интерес к нам был у людей, какое внимание… Вспоминаю один эпизод: пригласили нас на вечер, посвященный революции. Сцена загорается красным огнем, открывается занавес, солнце светит искусственное — и на этом фоне появляется Ким Ир Сен… Мне не понравилось, я тихонько встал и ушел. Думаю: дойду до гостиницы пешком, вроде недалеко. Пошел, темнота сплошная. И я понял, что я потерялся. Свет в одном окне заметил, стукнул в калитку. Выходит мужчина, я ему что‑то говорю, но по‑русски. А он не понимает. Побежал куда‑то, привел человек пять соседей. И тут все поняли, что я американский шпион… (Смеется.) Потом, конечно, разобрались — и до гостиницы меня провожали человек двадцать.

Или вот на Филиппинах однажды привезли нас в школу — долго везли, автобусы туда уже не ехали, так посадили нас в лодки, и мы плыли по реке. А рядом крокодилы плавают, буйволы огромные асфальтового цвета стоят по плечи в воде… Маленькая школа, все из дерева. И я школьной учительнице подарил значок с Лениным, а она как закричит: «Ленин! Ленин!» — и все остальные учителя сбежались посмотреть...  

В районе туннеля Саланг с бойцами самообороны горного кишлака, 1987 год.

   В Гуанчжоу, помню, разыграл нашего тренера с администратором: позвонил им в номер, представился корреспондентом местной газеты и полтора часа брал у них интервью по телефону, ребята из команды просто на пол ложились от смеха… Захожу потом: администратор рубашку от пота выкручивает.

— А как в вашей жизни появился уголовный розыск?

— Я был кандидатом в партию. И вот однажды меня вызвали в райком и говорят: вышло постановление ЦК КПСС об укреплении органов внутренних дел представителями рабочего класса. У нас есть мнение — направить туда тебя. А я к тому моменту возглавлял комсомольский оперативный отряд района, который помогал милиции в охране общественного порядка. Мы гремели на весь Союз, о нас даже кино сняли. Самое начало 1960‑х, парк Челюскинцев был тогда бандитским районом: разбойные нападения на женщин, на мужчин, страшно, что творилось. А люди шли с завода Вавилова через парк. И мы очень продуктивно работали, потому что у нас состав был хороший. Ребята‑студенты: БПИ, радио­технический университет. И все понимали, что со злом надо бороться! Не случайно многие из них после комсомольского оперативного отряда оказались в правоохранительной системе — органах внутренних дел, КГБ. И вот, я помню, собрание на заводе им. Ленина, огромный зал, работяги выступают: «Николай, мы тебе советуем, чтобы ты там жалел нас, мужиков, если мы пьяные попадем. Знаем, что ты из рабочего класса, должен понимать нас: бывает, устал, идешь с работы, выпил бокал не пива, а ерша...» Вот так я оказался в Советском райотделе. Коллектив хороший, ребята со мной в кабинете были все старше и по возрасту, и по званию, но — свои, как родные, помогали во всем. И я очень быстро начал неплохо работать: на второй год меня уже представили к медали за отличную службу по охране общественного порядка.

Замминистра МВД СССР Юрий Чурбанов беседует с Николаем Чергинцом.

Наверное, я был в каком‑то смысле к этому подготовлен: помню, еще во времена футбольные мы ехали из Таллинна в Ригу автобусом и на наших глазах мотоциклист сбил человека. И латыш этот (пьяным оказался) полем начал убегать к лесу. Все вышли из автобуса — футболисты, тренеры, а я погнался за ним. И догнал в лесу, а он оказался крупнее меня и сантиметров на десять выше. Но я действовал решительно и полтора километра его до автобуса тащил, к месту происшествия. То есть был у меня позыв — нетерпимость к злу.

Конечно, нельзя относиться к людям с точки зрения «ты преступник, а я молодец», надо размышлять, понимать, что человека толкнуло на преступление. 

Был один рецидивист, Лютаревич, я с каким‑то особым чувством к нему относился, раза четыре сажал его в тюрьму. Вор классный, но я понимал, почему он таким стал. Вот пацан где‑то в 1946 — 1947 году залез в ларек, украл там сигарет, пиво, его посадили. Когда он возвратился, родители уже умерли, а дом его отдали под синагогу, и он оказался бомжом. И вот он пошел сначала добывать себе на пропитание, а потом стал профессиональным вором. И ведь очень начитанный был, грамотный, удивительно прямо, но преступник. Прошли годы, однажды мы встретились, и он говорит: «Ты знаешь, почему мы все, братва наша, тебя уважали? Ты никогда не навешивал нам чужих преступлений, и с нами ты вел открытую игру, что заслужил, то и получил». Так я вот к тому, что все‑таки очень важно понять, почему человек отступился, почему он пошел по пути совершения преступлений. Вот это важно и для милиции, и, конечно, в первую очередь, когда решаешь судьбу человека.

— Это желание проникнуть в человеческую психологию очень писательское, как мне кажется... Кстати, из вашей практики уголовного розыска вы что‑то в свои книги привнесли? Возможно, какие‑то повороты сюжетов? 

— Писатель выигрывает тогда, когда пишет о том, что он знает. Некоторые говорят, мол, Чергинец из уголовных дел все брал. Неправда.  

Вот, например, первая моя книга «Четвертый след» (она маленькая была, продавалась в киосках за 15 копеек, я покупал и оглядывался: казалось, все смотрят). Так вот, был такой случай — убийство женщины‑сторожа в магазине. И на фоне размышлений на эту тему рождалась фабула самой книги. Я не хочу сказать, что это материалы уголовного дела. Но, конечно, опыт работы позволял писать так, что люди верили. И я вел в этом сюжете две линии: правоохранителей и преступников. Первые ищут способы изобличить злоумышленников, а те пытаются увильнуть, ищут ходы. И вот линия правоохранителей идет к концу, надо бы книгу заканчивать. И я придумал, что мои грабители едут в Могилев, чтобы совершить кражу. Откуда? Вспомнил, что в Могилеве ГУМ в двухэтажном деревянном здании. Вот мои преступнички залезли на крышу, разобрали трубу кирпичную, спустились вниз, взяли огромное количество ювелирных изделий и смылись, едут в Минск. И финал: их задерживают. 

Помню письмо, которое меня поразило, из Могилева от работников милиции. Хвалят: какая хорошая у вас книга получилась. И в конце приписка: «Николай Иванович, вы бы не могли нам сообщить фамилии воров, которые обокрали наш ГУМ?» 

У них висело похожее преступление. А я так в книге все описал, что даже сотрудники милиции поверили!

Первые книги у меня были детективные: «Четвертый след», «Служба — дни и ночи», «Следствие продолжается», «Финал Краба». И один герой, майор Ветров, я его растил. Первый успех пришел, помню, в Москве: за книгу «Финал Краба» я получил всесоюзную премию. Кстати, к ней мне впервые написал предисловие Василь Быков, мы дружили.

— А каков совокупный тираж ваших книг на данный момент?

— Подсчитывали: приблизительно 7,5 миллиона. Во времена СССР книги у меня выходили тиражами 300 — 400 тысяч экземпляров, одна была 700 тысяч. Самый маленький тираж — 90 тысяч, а так все огромные.

— В последние годы вы пишете подробные мемуары — признаюсь, увлекательное чтение. Сколько томов уже вышло?

— Четыре, сейчас печатается пятый. Стараюсь, чтобы моя жизнь показывалась через историю Беларуси. Потому рассказываю обо всем, как есть. И про трудные времена распада Советского Союза, и про то, как впервые увидел ­Президента: молодой хлопец пришел, я даже не верил, что он может спасти государство. Тогда же оппозиция хотела и Полесскую республику делать, и Северную (на месте Витебской области), и по предприятиям требовала, что нужно их разгосударствление, надо их распродать… И я помню, как ­Президент размышлял: да, люди у нас получают где‑то 9 — 10 долларов. Но, как ни странно, этого хватает на хлеб и молоко, продержаться семье можно. А что будет, если мы заводы закроем? Отберем у людей эти последние 10 долларов? Нет, будем говорить правду народу, будем бороться за сохранение промышленности. Время показало, что Александр Григорьевич оказался прав. И в 2001‑м, когда я был руководителем его предвыборного штаба, мы рассуждали уже про зарплату в 100 долларов… Шестой том мемуаров, над которым я сейчас работаю, как раз заканчивается 2001 годом. Сдать его планирую к 1 ноября, так что до конца года он увидит свет.  

Самое главное: я в своих воспоминаниях пишу только правду, даже если она не самая приятная.

Мне здорово помогает супруга. Она и набирает текст на компьютере, и подбирает фото, и правит.

— Давайте поговорим про семью: сколько у вас детей и внуков, Николай Иванович?

— Может быть, сотни! (Смеется.) На самом деле у меня сын и дочь. Сын работает в «Белавиа», дочь служит в погранвойсках, единственная среди пограничников женщина‑полковник. Внуков четверо: у дочки двое детей и у сына тоже двое.



— А правнуков нет пока?

— Нет, но будут!

— Скажите, а дети, внуки читают ваши книги?

— Наверное, что‑то все‑таки читают.

— Вы не настаиваете, что семья должна знать ваше творчество?

— Нет‑нет, никогда. Хотя у нас, например, были такие писатели, которые преподавали, скажем, в университете и не ставили студентам оценку, пока те не купят их книгу. Но это, я считаю, уже подлянка.

— Что, на ваш взгляд, главное в жизни? Добиться высот, денег заработать, что‑то выдающееся совершить?

— Прошло и детство, и молодость, и я иногда сам себе отвечаю на этот вопрос.  

И пришел к выводу, что самое ценное в жизни — это сама жизнь.  

Но надо, конечно, стараться пройти ее так, чтобы, как сказал Николай Островский, не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

Народный писатель Беларуси Николай Чергинец сажает дерево в честь своего 85-летия.

«Трудные дороги жизни»

Такое название носят мемуары Николая Чергинца. Сейчас готовятся к выходу очередные тома воспоминаний писателя, в которых он обещает раскрыть многие кулуарные тайны большой международной политики:

— Вы встретитесь с разными вещами, касающимися современности, с людьми, которые недавно занимали или еще занимают определенные посты. Я ничего не скрываю. Но уверен, что вряд ли найдется человек, который будет читать о себе в негативном ключе и посмеет сказать: «Я на него в суд подам». Я пишу только правду!

«Как вы могли убить Мочалова?»

Николай Чергинец рассказывает:

— В советские годы письма приходили писателям мешками, в том числе и мне. Вспоминаю случай почти анекдотический. Приходит письмо из станицы, откуда-то из Краснодарского края или из-под Луганска, и отправитель возмущается: «Как вы могли убить Мочалова?!» Мочалов — герой моих книг, милиционер. «Придумайте что-нибудь, чтобы он выжил, — требует читатель. — Я вас умоляю: делайте что хотите, но оживите Мочалова и продолжайте писать. Надо, чтобы народ знал, какие у нас люди!» Конечно, меня это очень тронуло…