Чем сегодня наполнен жизненный и творческий ритм Игоря Лученка

Он самый главный человек в среде коллег — в Союзе композиторов Беларуси. Он один из немногих сегодня, кто, кроме разных иных званий и наград, носит звание народного артиста СССР. Его новеллы в музыке про Веронику и Алесю, про «родны кут, які так мілы» и журавлей, летящих на Полесье, узнаваемы как его ровесниками, так и на слуху у молодежи нынешней эпохи гаджетов. Игорь Лученок — композитор-легенда, чье имя и творчество — наш национальный бренд, накануне юбилея. Мастеру скоро исполняется 80.

— Игорь Михайлович, вот-вот вы отпразднуете красивую, серьезную дату. В каком настроении, с каким самочувствием и самоощущением подходите к юбилею? Чем сегодня наполнен ваш жизненный и творческий ритм?

— Ни дня без такта. Я пишу. По-прежнему пишу музыку, песни. Профессия такая, жизненная потребность и привычка.

Домашний рояль не отдыхает. Стол завален нотами. Одно из последних — посвящение 100-летию Вооруженных Сил. Песня про танк, который при освобождении Минска первым ворвался в столицу. Сегодня эта легендарная боевая машина стоит у Дома офицеров — как памятник тем горячим дням. Стихи к новой песне написал Иван Титовец. «Танк на пьедестале»: у него ведь, как и у человека, своя судьба… Помимо творчества, стараюсь по мере сил бывать на больших встречах, концертах, вечерах, участвовать в мероприятиях. Приглашают. Я откликаюсь. Люблю общаться с молодежью. В свое время объездил весь Союз, полмира. Я воспитан в комсомольском духе, все, что происходило в стране и мире, было мне интересно. БАМ, Куба, Сибирь, полярный круг, двенадцать раз бывал на Северном флоте. Как там принимали нашу с Алесем Ставером песню «Журавли на Полесье летят»! Сам я был за инструментом, играл и пел. Жил этими поездками. Во время них и после рождались новые песни. Появлялись новые друзья. Есть ностальгия по тому времени. Сегодня у меня творчества меньше не стало, и друзей много, только той активности прошлой стало меньше. А вообще, для счастья нужно здоровье. Даже не деньги, деньги — зло…

— Несмотря на талант и на завидную известность, звездная болезнь вас так и не коснулась. Как удалось разминуться с ней?

— А мне этого не нужно было. Меня народ любил и любит. За мелодию. Я учился в трех консерваториях — минской, ленинградской, московской. У меня серьезные дипломы и учителя. Много серьезной музыки, но людям полюбились именно мои песни, которые никогда не продвигали никакие шоумены, бизнесмены, продюсеры.

Кстати, песню зря называют порой несерьезным жанром. Вот возьмите «Мой родны кут», разве там простая мелодия? Но она запоминается. В этом мой секрет. Наверное, много народной музыки слушал и запоминал. Когда еще учился в консерватории, меня приучили к фольклорным экспедициям. Вот приезжаем мы в деревню, а там бабки поют. Как-то мы нашли уникальное село, где пели мужики! Помню даже сейчас их песню «Ой забелели снежки». Народная песня — это кладезь. Кладезь музыки, истории, жизни. Я фольклором увлекался. Помню, что наши известные фольклористы Ширма и Цитович вначале принимали меня в штыки. Говорили, мол, я «мамку превращаю в обезьянку» (мамка — это народная песня). Потом уже признали.

— А если буквально — о маме, о папе. Ваши родители любили музыку? Знаю, они были врачами…

— Мама моя и отец всегда со мной. Папа — фронтовой врач, был на фронтах и Финской войны, и на Дальнем Востоке. Он — музыкант-самоучка. Хорошо играл на многих инструментах, на цимбалах и славился как свадебный скрипач. Он хотел, чтобы и я стал музыкантом. В нашу крохотную комнатку (не квартирку — комнатку!) в Минске тянул все музыкальные инструменты, какие только мог найти, достать. Папа мой — самородок. Такие люди редко, но рождаются. Как, например, самородок Мулявин. Он оставил после себя целую школу, настоящую традицию. А ведь приехал к нам из России, и принимали его у нас сложно. Долго не хотели включать в Союз композиторов. Пахмутова подключилась — удалось его отстоять. Я вообще не люблю несправедливости. За многих лез в драку. Когда учился в минской консерватории — одним педагогом был потрясающий человек, пианист ленинградской школы Григорий Ильич Шершевский. Интеллигент. Уникальный музыкант. А ущемляли его по национальному признаку… Уже много лет спустя, когда меня по Союзу знали и все мои песни слушали, бился я за него в обкоме партии, в ЦК. И получил Григорий Ильич наконец доцента — какое большое счастье было, доцент! А ведь он этого давно заслуживал — исполнитель школы Софроницкого. Помню, жил мой педагог на улице Революционной. Перед смертью сыграл все сонаты Бетховена и тихо ушел.

Я и сегодня многих защищаю. Коллег.

— Думаю, как для любого человека, ваша главная защита, опора и надежда — это дом, семья, супруга. Расскажите о самом близком человеке, о вашей Музе?

— Александра Григорьевна, моя супруга, была студенткой второго курса Брестского музыкального училища, когда однажды летом приехала в Марьину Горку, в свой родительский дом. Мы встретились в библиотеке. И прообщались двенадцать дней. В свой день рождения, 6 августа, познакомил ее со своими родителями. Вот сейчас будем снова вместе отмечать мой день рождения, восьмидесятый. С тех пор я немного изменился, но мы вместе и счастливы.