Его голос не спутаешь ни с каким другим: он всегда его щедро дарил персонажам мультфильмов и кинокартин. В копилке актера — голос обвинителя, записанный на грампластинке из детектива Станислава Говорухина «Десять негритят», он озвучивал Арамиса в фильме «Д’Артаньян и три мушкетера». Сыграл 120 ролей в кино. Народный артист России Игорь Ясулович — актер знаменитого московского ТЮЗа — недавно побывал в культурной столице Беларуси этого года Бобруйске, став гостем VI Республиканского фестиваля национальной драматургии. Всех приободрил и всем нам сказал хорошие слова.
— Игорь Николаевич, в 2015 году вы гостили в Минске во время проходившего II Молодежного театрального форума, в сентябре этого года получили главный приз на фестивале «Белая Вежа» в Бресте за постановку «Скрипка Ротшильда»...
— Да, как–то так получается, что бываю у вас часто в последнее время, чему очень рад. Это все, наверное, подтверждает, что культурное пространство у нас по–прежнему общее. Я здесь себя не чувствую чужим. Если бы дольше прожил с моей бабулей в Орше, куда приезжал в летние месяцы на каникулы, наверное, освоил бы белорусский язык лучше. Корни мои здесь — мама родилась в Витебске, бабушка долго прожила в Орше. Когда я окончил институт, меня режиссер Виктор Туров пригласил на «Беларусьфильм» в картину «Через кладбище». Мы снимались в Новогрудке, и я очень рад, что был занят в этом проекте — Туров предложил совершенно новый взгляд на войну, на то, что происходило с людьми в те трудные годы. Работа из разряда тех, что не забываются никогда.
Между прочим, когда начиналось перестроечное время, я хотел сделать свой театр на колесах: нанять автобус и ездить по разным городам, приобщать простых людей к театру. Но сейчас все это прекрасно существует и без меня: в интернете создаются площадки, которые объединяют труппы из разных городов, театральные коллективы колесят по всему миру. Благодаря фестивалю в Бобруйске вы тоже включены в процесс, поощряете и выращиваете новых молодых драматургов. Именно на фестах в общении выбивается какая–то искра, здесь можно не только восхититься друг другом, но и научиться, что–то взять от других. Драматургия — живое дело, она рождается из практики, и я желаю, чтобы у вас появлялись новые писательские имена.
— Вы следите за скандалами в московской театральной среде? Вас волнует сегодняшняя ситуация?
— Безусловно, волнует. И это довольно сложный вопрос, в котором приходится разбираться. Дело ведь в том, что все как бы сводится к тому, что режиссеру дают бюджетные деньги, а он позволяет себе вольности, ставит не то, что нужно. Я не знаю, происходит ли это по чьей–то злой воле или из–за непонимания самой природы того, чем мы занимаемся. Но когда чиновник начинает вмешиваться и диктовать что–то художнику, ничего хорошего не происходит. Надо сказать, что в советские времена все это было и все уже пройдено. Мы видели, что ни к чему хорошему это не привело. И заниматься сейчас этой нанайской борьбой глупо и неинтересно, на мой взгляд. Я говорю о себе. Это приводит к провинциализму. Искусство — это дело всемирное. А когда кто–то начинает диктовать художнику, что ему делать, у меня возникает вопрос: а что ты из себя представляешь? Чем этот чиновник себя проявил? Почему он взял на себя право что–то говорить? Оставьте художнику право выбирать материал, оставьте ему право на неудачу. Недавно в «Огоньке» прочитал интервью с режиссером, который снял фильм «Последний портрет» о великом скульпторе и живописце Альберто Джакометти.
Фильм снят по книге человека, который позировал скульптору чуть ли не полгода, а потом написал книгу. Там прозвучала мысль, что неудача чрезвычайно важна для человека и художника. Когда он удачлив, он успокаивается и движение останавливается. Неудача заставляет интенсивно работать, задавать вопросы. Сужу по себе — ты сыграл спектакль, вышла рецензия, где тебя–то обругали или крепко раскритиковали. И это больно. Но это заставляет подумать, задать себе вопрос: почему же не увидели того, о чем ты думал, что хотел донести со сцены? Может, тут и твоя вина и ошибка есть? Либо ты убеждаешься в том, что ошибки не было и ты прав, так и должно быть. Либо соглашаешься и стараешься что–то изменить, продолжаешь работать. Это и есть жизнь, это и есть нормальное существование. Это не значит, что ты должен себя топтать и страдать из–за этого. Ты сам знаешь, что ты можешь и на что способен. Но ты имеешь право на неудачу. Наше дело с этим и связано. Поэтому возвращаясь к вашему вопросу, когда у художника отбирают это право не наудачу, мне вся эта история не нравится. Высказались и Райкин, и Калягин... И я согласен с их позицией, и мне кажется, очень важно, чтобы наконец поняли: не надо руководить. В конце концов, мы все это проходили. Мы помним, как уничтожали Мейерхольда, как затоптали Таирова и еще многих. Чтобы потом лихорадочно искать по крупицам то, что эти люди после себя оставили — книги, записи, дневники, пытаться реконструировать их спектакли, чтобы понять, как они сделаны. Что же нам опять наступать на эти грабли? Приходи на спектакль Константина Райкина и увидишь, что он делает на сцене, какого уровня этот артист.
— В театре, где вы служите, идет спектакль Генриетты Яновской «Плешивый Амур» по прозе Евгения Попова о советском времени. Каким вам вспоминается тот период, у вас есть претензии к прошлому?
— Да какие могут быть претензии. Это наша жизнь, которую мы прожили в наших семьях, с нашими родителями. Опыт, который мы получили. Он был разным. Когда я, ученик, шел по лестнице школы, а наверху стояла директриса, я невольно вжимал голову в плечи, потому что она таким взглядом на тебя смотрела... Это не очень приятно. Но когда ты читаешь Диккенса, нечто подобное можно и там встретить. Очень много было грехов, если бы их удалось избежать в свое время, страна бы не развалилась, мне кажется. Это был предел, мы видели, что все рушится. По талонам люди жили. Нужно было довести всех до такого состояния! Но всегда, даже в самые трудные времена, оставались друзья, встречи, разговоры, шутки, веселье, вечерние посиделки. Мы были молоды — вот что важно. И в этом спектакле «Плешивый Амур» это все и проявляется.
pepel@sb.by
