Актер Александр Михайлов встретился в Минске со студентами-актерами

Александр Михайлов никогда не мечтал о большом кино. Но вот парадокс: знаменитым артистом его сделал именно кинематограф. Сразу после выхода на экраны деревенской комедии Владимира Меньшова о коварной разлучнице и настоящей любви — теперь уже культовой ленты «Любовь и голуби» — Михайлова мгновенно полюбили зрители всего Союза, а его Кузякина цитировали едва ли не в каждом доме. И сегодня, спустя 33 года, «Ёшкин кот!» по–прежнему следует за Михайловым неотступно. Во время встречи в Минске, куда артист прилетел на мастер–класс, посвященный 100–летию ВГИКа, переполненный зал Дома Москвы мгновенно зааплодировал, едва только экранный Василий Кузякин появился в свете проекторов. А дальше — любимые кадры из фильмов «Мужики!», «Отряд специального назначения», «Белый снег России», «Очарованный странник» и... сам артист собственной персоной.

В Минск Михайлов прилетел в 5 часов утра из Стокгольма, где играл в спектакле «Невеста напрокат». На очереди, рассказывает, Санкт–Петербург. Оттуда самолетом в Алматы. Следом Москва, затем гастроли в Екатеринбурге, Нижнем Тагиле и Челябинске. «А ведь мне уже 74 года. Вот вы сейчас скажете: явно на комплимент напрашивается. Но нет, просто хочу объяснить, как сохранить форму — физическую и моральную. А секрет простой: нужно любить жизнь и людей», — так народный артист России начал свое минское выступление. Корреспонденты «СБ» записали лучшие моменты двухчасового монолога.

Море волнуется раз

Наша профессия все–таки женская. Хотя у меня было мощное мужское начало. Я в прошлом моряк, в 17 лет связал свою жизнь с морем, Тихим океаном. Был рыбаком, затем учеником моториста, потом «дорос» до моториста и начал ходить по морям. Все изменила катастрофа в Охотском море. Произошло обледенение, много ребят, моих друзей, погибло. Но судно смогло выйти из этой передряги, мы вернулись в порт во Владивосток. На причале меня встретила мама. И я увидел легкую проседь на ее волосах. Молодая красивая женщина — и вдруг с проседью... И эта деталь меня больно ранила. Только тогда я понял, что она пережила за эти дни. А мама сказала: «Все, Шурка, выбирай: море или я». И я сделал свой выбор. По–другому не мог: мы с ней остались совсем одни. Старшая сестра умерла от голода во время войны, отца я не видел с 4 лет.

И я ушел. Думал, через год–другой вернусь к своим ребятам, снова начну ходить по морям. Но случилось непредвиденное: я случайно попал на дипломный спектакль театрального института во Владивостоке. Это был 1964 год, давали «Иванова» великого Чехова. В том спектакле играли мальчишки и девчонки, в париках и с наклеенными усами, которым едва перевалило за двадцать. Одну из главных ролей исполнял впоследствии ставший моим близким другом Валера Приемыхов. Помните его в картинах «Пацаны», «Холодное лето 53–го»? Никогда не забуду тот день, 4–й ряд, 17–е место. Я плакал и не мог понять, что со мной происходит. Я ведь никогда не был в театре до этого — и тут такое потрясение. После спектакля пришел на берег Амурского залива и всю ночь проговорил с моим морем. И дал себе слово: я сделаю все возможное, чтобы стать актером.

Вера

В театральный поступил с грехом пополам. И то с дополнительным набором. Два раза меня выгоняли. Доходило до того, что, когда я шел по коридору и здоровался с педагогом, он просто проходил мимо. Вся кафедра была против меня. Я и сейчас достаточно зажатый, а тогда вообще какая–то патология была: бледнел, краснел... Мне говорили: «Ну не можешь ты быть актером». И только один педагог, Вера Николаевна, поднималась и говорила: «Да оставьте вы его в покое. Все равно ведь не бросит. Стипендию не просит, работает грузчиком, одна мать у него. Пусть ходит, не мешает же никому. Я в него верю: что–то в этом парне есть».

А потом мы с однокурсником Юрой Кузнецовым (его все знают по «Улицам разбитых фонарей») сыграли сцену изучения английского языка в «Поднятой целине» — и все перевернулось. Только вера — и Вера Николаевна — помогли мне крепко стать на ноги. Потом было много всего. Сначала пригласили в Саратовский драмтеатр, где я проработал 10 лет. Там играл с Олегом Янковским, одним из моих друзей. Конечно, был знаком и с Ростиславом. Когда раньше приезжал в Минск, всегда заезжал к нему в гости.

Превратности судьбы

В 1979 году я переехал в Москву. До 1985–го служил в Театре им. М.Н.Ермоловой, затем перешел в Малый театр и 23 года отдал ему. Одна из любимых ролей — царь Иван Грозный. Мне предлагали ее раз пять, и я все время отвечал отказом. Потому что несколько актеров, сыгравших в свое время царя, ушли в тот мир, включая Сергея Боярского (отца «мушкетера» Михаила Боярского), Николая Хмелева, Олега Борисова, Евгения Евстигнеева...

Я долго просил убрать слово «смерть» из названия спектакля. Просил и художественного руководителя Юрия Соломина, и директора — даже стал перед ним на колени. А меня потом обвинили в звездной болезни — и название «Смерть Ивана Грозного» оставили без изменений.

Как–то, отыграв шестой спектакль, я поехал на дачу. И вдруг у меня горлом пошла кровь. А никого не было вокруг, поздняя осень. На свое счастье услышал звук автомобиля — это подъехал Александр Потапов, мой ангел–хранитель, как я его теперь называю. Сначала он ничего не понял: «Сань, ты чего? Напился?» Поднял, а у меня очередная партия крови. Он испугался, подхватил меня и рванул в «Склифософского». Оказалось, образовался тромб. Сделали резекцию желудка, удалили две трети. Вернулся домой, и вдруг новая напасть случилась. Споткнулся, упал — заворот кишок. А дальше как в тумане: еще одна операция, кома, потерял 23 килограмма и полгода провел в больнице...

Когда выписался, в гости зашли Соломин и директор. Я достал лист бумаги и сказал, что ухожу и что они меня не услышали. А ведь я предчувствовал, знал, что такое произойдет. Тогда Соломин взял лист, скомкал его и сказал, что все исправит. Через полтора месяца слово «смерть» из афиши исчезло.

Что интересно, спустя какое–то время я встретился с композитором Георгием Свиридовым. «Ты знаешь, — спросил он, — почему тебя Грозный на тот свет не забрал? Потому что ты не ерничал над ним, не издевался, не судил его. Ты существовал в нем, проживал на сцене».

Огонь дружбы

Я мог бы много говорить о самом ценном — друзьях. У меня их не так много, но они со мной. И очень меня поддерживают — и те, кто уже ушел, и те, кто еще на этой земле.

В прошлом году от нас ушла уникальная звезда по фамилии Баталов. Он был заведующим кафедрой актерского мастерства во ВГИКе — и именно благодаря ему на кафедре была и остается такая удивительная атмосфера интеллигентности. И я очень счастлив, что эта планета — Баталов — коснулась меня и обожгла. Он навсегда останется в моем сердце.

Одним из моих самых близких друзей был Миша Евдокимов. Мы были вместе 25 лет, и вот уже 13 лет нет моего Сергеевича. Потрясающий был парень. Многие говорят: «Ну что Евдокимов? Хохмил, шутил, мало ли таких?» Мало. У него был свой юмор — тот, где есть образы, где каждая миниатюра — целая история. Каждое его произведение стрелой пронзало мое сердце.

25 лет назад Сергеич заасфальтировал в родном селе Верх–Обское дороги, построил стадион в 70 метрах от берега Катуни, где установил олимпийский огонь. Все это время там ежегодно проводится фестиваль народного творчества и спорта «Земляки», в котором принимают участие Мишины друзья: я, Саша Панкратов–Черный, Саша Маршал — все те, кто дал слово поддерживать огонь Сергеевича.

И еще один эпизод, характеризующий Мишу. Он был гораздо младше, но для меня он был ведущим, а я ведомым. Просто потому, что открывал какие–то удивительные для меня вещи. Как–то на фестивале мы разговаривали с Маршалом, а Миша в это время облокотился на штакетник и наблюдал за тем, как деревенские пацаны играют в футбол. И вдруг вижу: плечи Евдокимова вздрагивают. Подхожу: «Сергеич, что случилось?» Он поднимает глаза, полные слез: «Я вот смотрю, как эти мальчишки в футбол гоняют, и понимаю, что они лишний раз не уколются и не выпьют. А это ли не счастье?»

leonovich@sb.by