Людвика и Фабиан

Людмила и Скалабан

Нам не дано узнать, что виделось ей в последние минуты жизни. Связь с внешним миром для нее оборвалась. Погружаясь в небытие, она шептала, как молитву, одно только слово: «Фабиан, Фабиан, Фабиан». Зоське Верас (Людвике Войцик) было почти 100 лет, когда она умерла. С Фабианом Шантыром она встретилась и рассталась в 25...

Они познакомились в Минске в 1916 году, когда все вокруг было пронизано грядущими переменами. Она — молодая поэтесса, общественный деятель. Он — поэт, белорусский революционер. Устоять под натиском его страстных писем, полных идей о новой, лучшей жизни, было невозможно. Чуткая поэтическая душа Людвики откликнулась. Но история любви была недолгой. Военно–революционная круговерть забросила его в Смоленск. Она с их сыном под сердцем уехала на родину под Белосток. И больше они никогда не виделись. У Фабиана Шантыра потом была другая семья. А в 1920 году его расстреляли. Зоська Верас вышла замуж. И прожила долгую насыщенную жизнь. Она многое успела сделать. Сохранила бесценные свидетельства тех времен не только в сердце. Но, умирая, уже ничего не видя и не слыша, помнила лишь о нем...

Историю любви Зоськи Верас и Фабиана Шантыра писательница и журналистка Людмила Рублевская и историк Виталь Скалабан перевели на язык драматургии. Недавно в музее «Беларуская хатка» состоялась презентация–чтение их совместной пьесы «Людвика и Фабиан». О том, как складывалось их сотрудничество, рассказывают сами авторы.

Предыстория

В.Скалабан: В 60–е годы, будучи студентом Ленинградского университета, я заинтересовался историей становления белорусской государственности в начале XX века. Читал периодику тех лет, искал архивные материалы. Участники событий были для меня как живые. В том числе и герой нашей пьесы, член Временного рабоче–крестьянского советского правительства Белоруссии по делам национальностей Фабиан Шантыр. Нашлись уникальные документы. Но больше всего меня увлекла тема белорусских беженцев Первой мировой войны. Эта проблема выпала из поля зрения историков. Какие беженцы, если произошла Великая Октябрьская революция? Наступила новая эра. При чем тут белорусские беженцы, которых, кстати, было разбросано по России от миллиона до трех? В минском историческом архиве обнаружил материалы по беженскому комитету, где работала Зоська Верас. Энциклопедист Янка Соломевич подсказал ее адрес. Я написал ей, и у нас завязалась переписка. Она обрадовалась, что нашелся исследователь, интересующийся беженцами. Очень хорошо ко мне отнеслась. Я бывал у нее в «Лесной хатке» в Вильнюсе. У меня сохранились ее письма, воспоминания. А в 2002 году меня пригласили в «Беларускую хатку» — музей, в котором когда–то размещался беженский комитет, жили Максим Богданович, Змитрок Бядуля, — на вечер, посвященный Зоське Верас и Фабиану Шантыру. Там я и поделился с коллегами своей мечтой написать пьесу «Людвика и Фабиан». В Театре белорусской драматургии поддержали идею оформить эти документы в драматическое произведение. И я обратился к Людмиле Рублевской с предложением о соавторстве.

Л.Рублевская: Начало прошлого века... Мне представляется, что это было очень интересное время. Война. Революция. Разброд. Мало кому удавалось сразу определить свое место в общем хаосе. К тому же — бурное развитие национальной культуры... Все то, что было «подо льдом», получило возможность выйти на поверхность. Вдруг на съезд «Маладняка» в 1920–х съезжаются сотни белорусских поэтов... Сколько голосов, творческих экспериментов, сколько надежд... Пусть их стихи, как тех же Шантыра и Зоськи Верас, были несовершенны. Но не прервись это литературное течение в 30–е годы, наша литература была бы намного богаче. Об этом периоде я писала в своих стихах, драматических поэмах и повестях, много интересного слышала от поэтов Максима Лужанина и Сергея Новика–Пеюна, чья молодость пришлась на те годы. Свидетелей все меньше. Забываются судьбы, теряются документы... Мне всегда это было обидно.

Ромео и Джульетта по–белорусски

В.Скалабан: Мы переписывались с Зоськой Верас до самого конца ее жизни. Она уже была почти слепая и глухая, но ее заботой было одно: что делать с портретом Шантыра, который у нее сохранился? В какой музей его передать? Это, безусловно, было настоящее чувство, пронесенное через всю жизнь. Два сильных человека полюбили друг друга. Революция, литература плюс способность Шантыра обволакивать, кружить головы. Ни одна женщина не могла перед ним устоять. И это потом было использовано против него. Перо у него было легкое. Но особой художественной ценностью его произведения не отличались.

Он многое не принимал в ее повседневной работе с беженцами. Она обеспечивала

беженцев работой, устраивала батлеечные вечеринки. А он писал ей, что это не то, чем должно заниматься в такое время. Они конфликтовали между собой. Он пошел на союз с большевиками. А она забеременела и уехала рожать на Белосточчину. В начале 1920 года он — в редколлегии газеты «Савецкая Беларусь». Потом занимал в буквальном смысле хлебную должность в армии. Управляющий делами комитета по продовольствию. В штате много женщин. У него были недруги. Как скомпрометировать? Через женщин. Ведь он на них имел такое влияние. Было возбуждено дело по поводу «добровольно–принудительного» вступления в интимную связь. Расстреляли его за то, что он якобы приписал себе партийный стаж и не мог доказать, что сидел в царской тюрьме в 1905 году. И за дискредитацию советской власти. Но, по сути, за то, что он — неуправляемый белорусский деятель.

Л.Рублевская: Чем меня тронула эта история? Собственно говоря, материала из тех документов, которые предложил мой соавтор, хватило бы на целый сериал. Разные темы, разное направление, разный пафос. Очень напряженный исторический фон. Но мы решили, что главным должно быть отношение между двумя неординарными, яркими личностями. Это вечный сюжет, который никогда не устареет. Человеческие взаимоотношения в контексте экстремальных событий. Двое молодых людей, талантливых и красивых, любят друг друга. Но их романтическая история корежится безжалостными колесами истории. Их судьбы символизируют судьбу самой страны. Именно поэтому любовная история вырастает в пьесе в нечто большее. Оба хотят служить своему народу, удивительно обнаруживать в переписке влюбленных политические дискуссии.

Когда они встретились, Зоська Верас была молодой девушкой, из хорошей семьи. А Фабиан Шантыр уже был опытным мужчиной. В пьесу не вошло то, например, в какой среде он вырос. Его воспитывала мать, которая кормилась первой древнейшей профессией. Фактически он вырос на самом дне. И это, безусловно, отразилось на его взрослой жизни. Отсюда, возможно, его радикально–революционные воззрения. Желание сломать, уничтожить и забыть все старое. Кроме того, по характеру он был авантюристом. Именно такие натуры и могли реализовать себя на переломе эпох. Но это же, с другой стороны, привело его к трагической гибели. Это хорошо видно из его писем к Зоське Верас. Сплошной поток трескучих романтических фраз, рассчитанных на эффект и направленных прямо в сердце неискушенной девушки. Но поскольку Зоська Верас сама была человеком непростым, с принципами и идеалами, то идеологическое наполнение к чувству прилагалось. И случилось, что «коса нашла на камень». Борьба между двумя натурами и стала движущей пружиной действия пьесы.

В белорусской литературе, увы, мало магистральных сюжетов, «брэндовых» историй. И любовных в том числе. Ну, например, как Ромео и Джульетта, Лаура и Петрарка. Мы можем вспомнить Барбару Радзивилл с Жигимонтом Августом. И то на эту историю претендуют сразу 3 страны. Рогнеда... И все, пожалуй. Поэтому пройти мимо такой потрясающей истории было просто грешно. Это же настоящая легенда.

Почему пьеса легла в стол?

В.Скалабан: Когда пьеса была написана, у Театра белорусской драматургии были уже иные планы. И мы понесли «Людвику и Фабиана» в литературные части других театров. Но театр — это отдельный мир, живущий по своим законам. Несмотря на многочисленные переговоры, увидеть постановку так до сих пор и не удалось. Сорвалась публикация в одном литературном журнале. Поэтому мы решили пьесу издать в виде книжечки.

Л.Рублевская: Этот исторический период отражать не любят. Много неясного, запутанного. Но ведь в пьесе все основано на исторических материалах. Даже диалоги в большей части — реконструкция из писем и воспоминаний. Мне кажется, бояться собственной истории не только глупо, но и непростительно. Пьесу никто так и не решился ставить, хотя претензий к тому, как она написана, не было. Правда, был реальный шанс: спектакль по пьесе взялся ставить режиссер народного театра из Могилева Валентин Ермолович. Но незадолго до премьеры умер. Поэтому, чтобы наш труд все–таки не пропал даром, решили представить его на суд литературных кругов. Издали небольшим тиражом, раздали заинтересованным людям — литераторам, историкам, критикам. Презентацию провели в знаковом месте, в «Беларускай хатцы», ныне филиале музея Максима Богдановича. В этом здании и происходила часть событий истории о Людвике и Фабиане.

От автора

Сказать по правде, Рублевская и Скалабан несколько храбрятся, когда рассказывают о презентации произведения и откликах на него в литературных кругах. Пьеса всегда пишется для сцены и начинает жить своей жизнью только на подмостках театра. Но я не могу представить себе режиссера без интереса к теме любви! И больше не хочу слышать разговоров о кризисе белорусской драматургии! Есть, есть яркие пьесы. Но они ложатся в стол. А театры из года в год ставят Шекспира и Островского. Неужели должно пройти не меньше века, чтобы отечественное драматическое произведение приобрело вес в глазах режиссеров?