Необычная история жизни и любви Ивана Шаврея и Натальи Волковой
26.04.2022 08:12:00
Свои двадцать на двоих они прожили, как песню спели
Очень люблю Наровлю и часто бываю в этом уютном милом городке на берегу красавицы Припяти, в самом центре нашего Полесья. Видел ее разной: и до 1986 года, и после страшной аварии. Не единожды писал, как она, в первую очередь благодаря принципиальной позиции Александра Лукашенко, возрождалась из пепла. Рассказывал, как воплощались в жизнь поручения Главы государства, которые он давал местным властям по итогам шести рабочих поездок сюда. Буду писать и дальше, благо есть о чем — район, как бы трудно ни было, какие бы угрозы ни таились совсем неподалеку, за Припятью, прирастает и экономикой, и жильем, и, что самое главное, молодыми семьями и детишками.
Но эта поездка, этот рассказ — дань уважения и памяти старшему товарищу. Человеку, которого знал и благодаря мужеству которого все мы на свете живем.
В 1986-м ей было одиннадцать, училась в четвертом классе. Ему, пожарному, тридцать один. Когда они встретились впервые, ей — 24, ему — 44 года. У нее за плечами неудачный скоропалительный, лишь бы из-под маминой гиперопеки выбраться, брак и сынишка Артемка. У него — разбитая семья, которую не спасли дети Аленка и Алексей. Встретились, словом, два одиночества, у которых по большому счету и общего-то ничего. Но она, когда на него глянула, сразу поняла: это он, тот, о котором мечтала.
Точь-в-точь такой: высокий, веселый, красивый, брюнет и... старше ее. Вот совсем как ее новый знакомый.
(Из письма Натальи Волковой.)
Это, увы, случится, но много позже, и мы давайте о грустном тоже позже.
Сначала — о «киндер-сюрпризе». О дочке, которая появилась на свет 8 марта 2001 года. Которая никак не могла родиться, потому что врачи сказали, что детей он иметь не сможет. Но даже если где-то в самой-самой глубине его души и были сомнения насчет, скажем так, «авторства» ребенка, то они мгновенно рассеялись, стоило ему взглянуть на этот живой комочек, эту маленькую копию его собственной мамы.
Имя малышке выбирали из двух вариантов: Александра или Ангелина. За каждым — конкретные люди, которым отец обязан жизнью, — Александра Шемардина и Ангелина Гуськова.
«Александра Федоровна Шемардина заказала молебен в пяти монастырях и не отходила от моего папочки. Он перенес несколько тяжелейших кризисов лучевой болезни. Только внимание и забота людей в белых халатах его подняли на ноги. Ему было тяжело, но он сумел выстоять. Были страдания, мучения, была боль, слезы. Плакать мужскими слезами ему приходилось часто. Ведь один за другим в этой же клинике умирали те, с кем прослужил многие месяцы».
(Из школьного сочинения.)
Девочку назвали Ангелиной.
Фамилия — Шаврей. Мама ее — Наталья Волкова, которая и «намечтала» себе мужа и папу девочки — Ивана Шаврея.
Легендарного пожарного, первым шагнувшего в чернобыльское пекло. Иван и два его родных брата Петр и Леонид — поразительные люди. На крыше четвертого блока АЭС они схватили 1450 рентген (500 взял на себя Иван) на всех, но все трое выжили. Всем смертям назло, как в таких случаях говорится.
«Сапоги горели в кипящем битуме, он попадал на одежду, обжигая кожу… Многим пожарным стало плохо — началась тошнота, рвота. «Стоять и держать ствол больше невмоготу, голова кружится…» Папа потерял сознание в машине скорой, не помнил, как везли в Киев, а оттуда в московскую клинику, где и началась борьба за жизнь. Очнулся он в больнице, весь в целлофановой пленке, с неудержимым желанием узнать: затушили? Ответили: «Затушили!» От этих слов ему хорошо стало, радостно».
(Из школьного сочинения.)
Ивана с того света вытаскивали в московской клинике светила советской радиационной медицины Александра Шемардина и Ангелина Гуськова, в честь которой «киндер-сюрприз» и назвали.
«Он прошел 3 стадии проклятой «лучевой». Каждая по две недели. Первая — 14 дней рвоты, когда слизистая отходит пластами, даже воду проглотить не мог… Проснувшись как-то утром, отец встал, а сосед по палате изумленно сказал: «Посмотри на подушку». Отец обернулся и увидел, что волосы остались лежать на подушке, провел рукой по голове и обомлел.
Второй кризис — падают лейкоциты. Доктор Гейл взял отца на операцию. Первая пересадка костного мозга, полная замена крови. Выжил папа каким-то чудом.
Третья стадия «лучевки» — температура 41°C. Сбивается на градус-два лишь на полчаса. 10 дней лихорадки и бреда. Все выдержал. Однажды утром Александра Федоровна поздравила моего папу, объявила, что он сегодня заново родился».
(Из школьного сочинения.)
Чтобы понять, сколько времени Иван Шаврей провел в госпиталях и клиниках, каким долгим был путь от смерти к жизни, достаточно сказать, что выплат по больничному ему хватило, чтобы купить «Москвич». На нем он и ездил в Наровле, куда после всего вернулся. Стал работать в местном отделе по ЧС. Женился на красавице Наталье, души не чаял в своей Ангелинке.
И никому ни слова о том, что именно он спасал и спас мир, ни единой попытки потолкаться локтями в льготных чернобыльских шеренгах. Собственно, и я узнал о нем совершенно случайно. В двадцатую годовщину Чернобыля разговариваем с врачами наровлянской больницы об аварии, предельных дозах облучения, которыми наука тогда считала 100 рентген, и вдруг слышу: «Ерунда все это. Вон наша медсестричка Наташа вышла за парня, который полтысячи схватил, — и ничего, ребенка родили».
Наталья ВОЛКОВА с дочерью Ангелиной.
В тот же день я постучался в дверь домика на тихой улице Ковпака, Иван Михайлович мне ее открыл. Так началось наше с ним общение, а моя публикация о его подвиге на первой странице республиканской газеты прервала блокаду молчания вокруг имени героя.
С Иваном Михайловичем мы встречались не раз. Вместе с ним и подросшей уже Ангелинкой побывали в его родной деревне Белые Сороки, куда теперь и пускают только на Радуницу. Там я познакомился с его мамой Ольгой Филипповной, милой скромной женщиной, которая с мужем Михаилом Никаноровичем поставила на крыло шестерых детей. Потом навещал ее в Киеве, где она жила у сына Петра. Вместе с Петром сходили к их с Иваном брату Лене. Увы, на кладбище…
Казалось, о семье Шавреев я знаю все. А потом, когда Иван Михайлович умер, а случилось это 20 ноября 2020 года, вдруг понял: о том, как он жил, что чувствовал, чему радовался и чем огорчался, не знаю ничего. Делюсь этой своей озабоченностью с его, увы, уже вдовой Натальей Николаевной и спустя пару дней, как когда-то много лет назад, вновь стучусь в дверь домика на тихой улице Ковпака. В уютной комнате Артем, Ангелина, Наталья Николаевна, и она начинает:
— Как жилось? Как у Христа за пазухой. Когда Вани не стало, нас как будто из гнезда вытрусили. Мы даже не знали, где что лежит. Ведь как всегда было? Мы дома, пытаюсь помочь, а он: «Отдохни, Наташа, свяжи лучше что-нибудь». Очень любил смотреть, как я вяжу. А сам ни минуты не сидел. Вот мы вечером все в комнате, кто за компьютером, кто с телефоном, а он пойдет на кухню, нарежет кому яблок, кому киви, кому банан, каждому принесет, потом тарелки заберет. Помоет их, придет, сядет, улыбается — и такое тепло на душе сразу, и никаких слов не надо, все без них понятно. Он пушинки с нас сдувал. Каждый день на работу отвозил: сперва Ангелину, затем меня, хотя мне до больницы пару шагов всего, затем Артема, а вечером — в обратном порядке. Приезжаем, а дома все сделано: грубки вытоплены, еда приготовлена, живность — а было время, мы свиней, коз, уток, кур держали — накормлена. Притом что никто никогда Ваню бегущим не видел: он ходил медленно, так, как медведь, вразвалку.
Иван ШАВРЕЙ.
Медведь, соглашаются все, был такой интересный. Добродушный, но не тряпичный: за уши себя потаскать, подурачиться позволял, но если что, мог шалуна взглядом остановить, и даже Ангелинка, которая на нем вообще ездить могла, послушно затихала. Наталью, когда та по женскому своему естеству пыталась иногда на мужа наскакивать, останавливал просто улыбкой.
Он, и снова все соглашаются, умел юморить, по вечерам в комнате, где любили собираться, бывало, стены от хохота дрожали. Правда, молодой тогда еще жене Наталье однажды совсем не до смеха было. И то — на невестку собрались посмотреть Михаил Никанорович и Ольга Филипповна. Уж как она старалась, столько всего наготовила, стол ломится, а свекор со свекровью будто и не видят, свои кульки достали и едят что-то. А на следующий день им телевизор включила, сама куда-то ушла, вернулась, а они в другой комнате сидят. Она в слезы и к мужу: что не так, как быть? А он ей: «Так вчера постный день был, папа с мамой их соблюдают, а телевизор вообще не смотрят». Ну что ты с таким сделаешь? Взять да идолу этому бесчувственному кулачками в грудь настучать, но как-то получается, что кулачки разжимаются и ты к этой груди припадаешь и замираешь от счастья. А с его родителями, особенно с Ольгой Филипповной, она стала родней некуда:
— Дед Миша очень любил рыбу. Так бабушка Оля косточки из нее выбирала и подавала ему. Такого уважительного отношения друг к другу я раньше не видела: простые деревенские люди, тяжелая жизнь, а ни одного грубого слова никто ни разу не сказал. Зато как начнут рассказывать — заслушаешься. Ваня весь в них: не только бранного слова ни я, ни, упаси бог, дети от него никогда не слышали, он ведь и голос ни разу ни на кого не повысил.
Правда, бывало, что слова вообще не выговаривались — это когда Михалыч возвращался вечерком после празднования Дня спасателя. Тогда и вовсе целый мини-спектакль разыгрывался. Наталья, видя своего благоверного, который хоть и при полном параде, но к дому отнюдь не строевым шагом продвигался, моментально включала Надюху из бессмертного фильма:
— Это откудова к нам такого красивого дяденьку замело?
— Шчасти, — Иван Михалыч пытался объяснить, что посидел немного с коллегами в пожарной части, но язык не особо слушался. И Наталья, подхватив свое «шчасте» под руку, вела в дом, а дети, если такое видели, тихонько в кулачки хихикали.
Дети, Артем и Ангелина, с салфеткой, которую часто прикладывают к глазам, взрослые, самостоятельные уже, грустно улыбаются.
— Дети его любили больше, чем меня. Артем за ним хвостиком ходил, все его повадки перенял. А как Ваня был счастлив, когда маленький еще Артемка спросил, можно ли называть его папой. И надо было видеть его глаза, когда уже взрослый Артем сказал, что хочет, чтобы его фамилия была Шаврей, а отчество — Иванович. Ваня его очень любил, жалел. Я ему сколько раз: «Ну что ты все сам? Позови Артема, поможет». А он: «Ты не понимаешь, какая у него работа, пусть отдохнет». Ангелинка — это вообще папина дочка, он у нее лучшая подружка, у них даже от меня секреты были. Она родилась, через три месяца у меня грипп, так ее кроватку к Ване переставили. И он по ночам кормил из бутылочки, баюкал. Меня никогда не будил. Утром я еще сплю, а он уже воды натаскает, печь растопит и пеленки стирает. Вскакиваю, а Ваня: «Поспи, Наташа, мне нетрудно». Никогда ему ничего трудно не было, — грустит Наталья Николаевна.
— А знаете, как он меня будил, когда вставать не хотелось? Наклонится и шепчет в ухо: «Ангелочек, а мне сегодня «Модус» приснился». Это значит, папа меня приглашает за обновками, мы с ним вместе их покупали. Маму не брали. Однажды папу даже продавцы спросили: «Мама у этой девочки есть или как?» — вторит маме Ангелина.
Сын Артем.
Слушая Наталью Николаевну, Артема, Ангелину, вдруг ловлю себя на мысли: а ведь мне уже давно не доводилось бывать в такой вот атмосфере. Где все дышит любовью. Где супруги с трепетом и любовью относились друг к другу и щедро ей одаривали детей. Где не было этого, казалось бы, неизбежного конфликта поколений. Где родители умеют разговаривать с детьми, а не зависают в соцсетях. Где дети папе с мамой, а не гаджетам и виртуальным друзьям доверяют секреты. И разве не чудо, что такие отношения выстроили обычные люди, которые о педагогических экзерсисах, семейных психологах и прочей научной зауми и слыхом не слыхивали? И название этому чуду — любовь. Просто любовь.
В ее атмосфере семья прожила двадцать лет. Но Наталья Николаевна, по специальности медсестра, хорошо видела, что здоровья у Ивана Михайловича не прибывает:
— В начале нашей семейной жизни проблем у него было много. Добилась, чтобы стал регулярно принимать таблетки, давление нормализовалось, прошли головные боли и головокружение, практически вылечили радикулит. Сам же никогда ни на что не жаловался. Это потом я поняла: если в хате шум, гам, смех, а потом Иванова голоса вдруг не слышно стало, значит, прихватило его, что-то заболело. Ну а подкосил его 2009 год. Разбился Алексей, сын Вани от первого брака, дочь Алена осталась без мужа с тремя детьми. Он так это трудно перенес, думала, потеряем его. Но нужно знать, что это за характер. У него тяжелая форма диабета открылась, нога подводить начала, а он, как и раньше, все сам и сам, все для нас и только для нас. До самых последних дней…
Наталья Николаевна на мгновенье замолкает, собирается с силами и говорит о самом страшном:
— У Вани оказался ковид. Температура всего день держалась, но спать лежа не мог — задыхался. В понедельник отвезли в больницу, кислородом дышал, вставал, ходил — все нормально было. В четверг вечером позвонил, я включила мобильник на громкую связь, мы все трое возле сбились, разговариваем… А утром в пятницу звонит врач — все. Понимаете, все. А ни у меня, ни у детей никакого предчувствия, что последний раз мы с ним говорим…
Теперь, а это уже один год, пять месяцев и шесть дней, их трое. Иван Михайлович в их жизни присутствует лишь незримо. Он часто всем троим снится, они чувствуют его тепло, но жить, принимать решения и отвечать за них уже только им самим. Наталья Николаевна, которая считает себя слабой женщиной, которая была замужем — за мужем — как за каменной стеной, сама стала этой стеной. Это, особенно когда ты иной раз плачешь от того, что грубка никак не хочет разгораться, хотя у Вани огонек в ней вспыхивал с полспички, трудно, но как иначе? Сдаться, опустить руки — значит разрушить все, что они с мужем создавали, детей, которым они всех себя отдавали, потерять. Разве Ваня такое к себе отношение заслужил? Нет, конечно же, нет.
«Я очень горжусь своим папой. Он сильный, смелый, самоотверженный, а еще очень скромный, готовый в любой момент прийти на помощь людям. Всегда рядом, такой добрый, заботливый, ласковый. Мои успехи и достижения — это его радость и счастье. Он для меня, как и я для него, словно солнечный лучик».
(Из школьного сочинения ученицы 8-го класса Ангелины Шаврей.)
kuchko@sb.by
Очень люблю Наровлю и часто бываю в этом уютном милом городке на берегу красавицы Припяти, в самом центре нашего Полесья. Видел ее разной: и до 1986 года, и после страшной аварии. Не единожды писал, как она, в первую очередь благодаря принципиальной позиции Александра Лукашенко, возрождалась из пепла. Рассказывал, как воплощались в жизнь поручения Главы государства, которые он давал местным властям по итогам шести рабочих поездок сюда. Буду писать и дальше, благо есть о чем — район, как бы трудно ни было, какие бы угрозы ни таились совсем неподалеку, за Припятью, прирастает и экономикой, и жильем, и, что самое главное, молодыми семьями и детишками.
Но эта поездка, этот рассказ — дань уважения и памяти старшему товарищу. Человеку, которого знал и благодаря мужеству которого все мы на свете живем.
В 1986-м ей было одиннадцать, училась в четвертом классе. Ему, пожарному, тридцать один. Когда они встретились впервые, ей — 24, ему — 44 года. У нее за плечами неудачный скоропалительный, лишь бы из-под маминой гиперопеки выбраться, брак и сынишка Артемка. У него — разбитая семья, которую не спасли дети Аленка и Алексей. Встретились, словом, два одиночества, у которых по большому счету и общего-то ничего. Но она, когда на него глянула, сразу поняла: это он, тот, о котором мечтала.
Точь-в-точь такой: высокий, веселый, красивый, брюнет и... старше ее. Вот совсем как ее новый знакомый.
(Из письма Натальи Волковой.)
Это, увы, случится, но много позже, и мы давайте о грустном тоже позже.
Сначала — о «киндер-сюрпризе». О дочке, которая появилась на свет 8 марта 2001 года. Которая никак не могла родиться, потому что врачи сказали, что детей он иметь не сможет. Но даже если где-то в самой-самой глубине его души и были сомнения насчет, скажем так, «авторства» ребенка, то они мгновенно рассеялись, стоило ему взглянуть на этот живой комочек, эту маленькую копию его собственной мамы.
Имя малышке выбирали из двух вариантов: Александра или Ангелина. За каждым — конкретные люди, которым отец обязан жизнью, — Александра Шемардина и Ангелина Гуськова.
«Александра Федоровна Шемардина заказала молебен в пяти монастырях и не отходила от моего папочки. Он перенес несколько тяжелейших кризисов лучевой болезни. Только внимание и забота людей в белых халатах его подняли на ноги. Ему было тяжело, но он сумел выстоять. Были страдания, мучения, была боль, слезы. Плакать мужскими слезами ему приходилось часто. Ведь один за другим в этой же клинике умирали те, с кем прослужил многие месяцы».
(Из школьного сочинения.)
Девочку назвали Ангелиной.
Фамилия — Шаврей. Мама ее — Наталья Волкова, которая и «намечтала» себе мужа и папу девочки — Ивана Шаврея.
Легендарного пожарного, первым шагнувшего в чернобыльское пекло. Иван и два его родных брата Петр и Леонид — поразительные люди. На крыше четвертого блока АЭС они схватили 1450 рентген (500 взял на себя Иван) на всех, но все трое выжили. Всем смертям назло, как в таких случаях говорится.
«Сапоги горели в кипящем битуме, он попадал на одежду, обжигая кожу… Многим пожарным стало плохо — началась тошнота, рвота. «Стоять и держать ствол больше невмоготу, голова кружится…» Папа потерял сознание в машине скорой, не помнил, как везли в Киев, а оттуда в московскую клинику, где и началась борьба за жизнь. Очнулся он в больнице, весь в целлофановой пленке, с неудержимым желанием узнать: затушили? Ответили: «Затушили!» От этих слов ему хорошо стало, радостно».
(Из школьного сочинения.)
Александр Лукашенко:
«Подвиг героев-чернобыльцев потряс мир. И дело даже не в том, что эти люди работали на пределе своих возможностей и сделали все, чтобы минимизировать угрозу, а в том, что они сознательно жертвовали собой во имя жизни других. Они знали, что работать придется в условиях смертоносного воздействия радиации, что велик риск очередного взрыва, и тем не менее шли на объект и выполняли свой долг. Без сомнений и страха, в едином строю, подставляя друг другу плечо, так, как всегда это делали советские люди».
26 апреля 2021 года, во время поездки в Брагин в годовщину аварии на Чернобыльской АЭС
«Он прошел 3 стадии проклятой «лучевой». Каждая по две недели. Первая — 14 дней рвоты, когда слизистая отходит пластами, даже воду проглотить не мог… Проснувшись как-то утром, отец встал, а сосед по палате изумленно сказал: «Посмотри на подушку». Отец обернулся и увидел, что волосы остались лежать на подушке, провел рукой по голове и обомлел.
Второй кризис — падают лейкоциты. Доктор Гейл взял отца на операцию. Первая пересадка костного мозга, полная замена крови. Выжил папа каким-то чудом.
Третья стадия «лучевки» — температура 41°C. Сбивается на градус-два лишь на полчаса. 10 дней лихорадки и бреда. Все выдержал. Однажды утром Александра Федоровна поздравила моего папу, объявила, что он сегодня заново родился».
(Из школьного сочинения.)
Чтобы понять, сколько времени Иван Шаврей провел в госпиталях и клиниках, каким долгим был путь от смерти к жизни, достаточно сказать, что выплат по больничному ему хватило, чтобы купить «Москвич». На нем он и ездил в Наровле, куда после всего вернулся. Стал работать в местном отделе по ЧС. Женился на красавице Наталье, души не чаял в своей Ангелинке.
И никому ни слова о том, что именно он спасал и спас мир, ни единой попытки потолкаться локтями в льготных чернобыльских шеренгах. Собственно, и я узнал о нем совершенно случайно. В двадцатую годовщину Чернобыля разговариваем с врачами наровлянской больницы об аварии, предельных дозах облучения, которыми наука тогда считала 100 рентген, и вдруг слышу: «Ерунда все это. Вон наша медсестричка Наташа вышла за парня, который полтысячи схватил, — и ничего, ребенка родили».
Наталья ВОЛКОВА с дочерью Ангелиной.В тот же день я постучался в дверь домика на тихой улице Ковпака, Иван Михайлович мне ее открыл. Так началось наше с ним общение, а моя публикация о его подвиге на первой странице республиканской газеты прервала блокаду молчания вокруг имени героя.
С Иваном Михайловичем мы встречались не раз. Вместе с ним и подросшей уже Ангелинкой побывали в его родной деревне Белые Сороки, куда теперь и пускают только на Радуницу. Там я познакомился с его мамой Ольгой Филипповной, милой скромной женщиной, которая с мужем Михаилом Никаноровичем поставила на крыло шестерых детей. Потом навещал ее в Киеве, где она жила у сына Петра. Вместе с Петром сходили к их с Иваном брату Лене. Увы, на кладбище…
Казалось, о семье Шавреев я знаю все. А потом, когда Иван Михайлович умер, а случилось это 20 ноября 2020 года, вдруг понял: о том, как он жил, что чувствовал, чему радовался и чем огорчался, не знаю ничего. Делюсь этой своей озабоченностью с его, увы, уже вдовой Натальей Николаевной и спустя пару дней, как когда-то много лет назад, вновь стучусь в дверь домика на тихой улице Ковпака. В уютной комнате Артем, Ангелина, Наталья Николаевна, и она начинает:
— Как жилось? Как у Христа за пазухой. Когда Вани не стало, нас как будто из гнезда вытрусили. Мы даже не знали, где что лежит. Ведь как всегда было? Мы дома, пытаюсь помочь, а он: «Отдохни, Наташа, свяжи лучше что-нибудь». Очень любил смотреть, как я вяжу. А сам ни минуты не сидел. Вот мы вечером все в комнате, кто за компьютером, кто с телефоном, а он пойдет на кухню, нарежет кому яблок, кому киви, кому банан, каждому принесет, потом тарелки заберет. Помоет их, придет, сядет, улыбается — и такое тепло на душе сразу, и никаких слов не надо, все без них понятно. Он пушинки с нас сдувал. Каждый день на работу отвозил: сперва Ангелину, затем меня, хотя мне до больницы пару шагов всего, затем Артема, а вечером — в обратном порядке. Приезжаем, а дома все сделано: грубки вытоплены, еда приготовлена, живность — а было время, мы свиней, коз, уток, кур держали — накормлена. Притом что никто никогда Ваню бегущим не видел: он ходил медленно, так, как медведь, вразвалку.
Иван ШАВРЕЙ.Медведь, соглашаются все, был такой интересный. Добродушный, но не тряпичный: за уши себя потаскать, подурачиться позволял, но если что, мог шалуна взглядом остановить, и даже Ангелинка, которая на нем вообще ездить могла, послушно затихала. Наталью, когда та по женскому своему естеству пыталась иногда на мужа наскакивать, останавливал просто улыбкой.
Он, и снова все соглашаются, умел юморить, по вечерам в комнате, где любили собираться, бывало, стены от хохота дрожали. Правда, молодой тогда еще жене Наталье однажды совсем не до смеха было. И то — на невестку собрались посмотреть Михаил Никанорович и Ольга Филипповна. Уж как она старалась, столько всего наготовила, стол ломится, а свекор со свекровью будто и не видят, свои кульки достали и едят что-то. А на следующий день им телевизор включила, сама куда-то ушла, вернулась, а они в другой комнате сидят. Она в слезы и к мужу: что не так, как быть? А он ей: «Так вчера постный день был, папа с мамой их соблюдают, а телевизор вообще не смотрят». Ну что ты с таким сделаешь? Взять да идолу этому бесчувственному кулачками в грудь настучать, но как-то получается, что кулачки разжимаются и ты к этой груди припадаешь и замираешь от счастья. А с его родителями, особенно с Ольгой Филипповной, она стала родней некуда:
— Дед Миша очень любил рыбу. Так бабушка Оля косточки из нее выбирала и подавала ему. Такого уважительного отношения друг к другу я раньше не видела: простые деревенские люди, тяжелая жизнь, а ни одного грубого слова никто ни разу не сказал. Зато как начнут рассказывать — заслушаешься. Ваня весь в них: не только бранного слова ни я, ни, упаси бог, дети от него никогда не слышали, он ведь и голос ни разу ни на кого не повысил.
Правда, бывало, что слова вообще не выговаривались — это когда Михалыч возвращался вечерком после празднования Дня спасателя. Тогда и вовсе целый мини-спектакль разыгрывался. Наталья, видя своего благоверного, который хоть и при полном параде, но к дому отнюдь не строевым шагом продвигался, моментально включала Надюху из бессмертного фильма:
— Это откудова к нам такого красивого дяденьку замело?
— Шчасти, — Иван Михалыч пытался объяснить, что посидел немного с коллегами в пожарной части, но язык не особо слушался. И Наталья, подхватив свое «шчасте» под руку, вела в дом, а дети, если такое видели, тихонько в кулачки хихикали.
Дети, Артем и Ангелина, с салфеткой, которую часто прикладывают к глазам, взрослые, самостоятельные уже, грустно улыбаются.
— Дети его любили больше, чем меня. Артем за ним хвостиком ходил, все его повадки перенял. А как Ваня был счастлив, когда маленький еще Артемка спросил, можно ли называть его папой. И надо было видеть его глаза, когда уже взрослый Артем сказал, что хочет, чтобы его фамилия была Шаврей, а отчество — Иванович. Ваня его очень любил, жалел. Я ему сколько раз: «Ну что ты все сам? Позови Артема, поможет». А он: «Ты не понимаешь, какая у него работа, пусть отдохнет». Ангелинка — это вообще папина дочка, он у нее лучшая подружка, у них даже от меня секреты были. Она родилась, через три месяца у меня грипп, так ее кроватку к Ване переставили. И он по ночам кормил из бутылочки, баюкал. Меня никогда не будил. Утром я еще сплю, а он уже воды натаскает, печь растопит и пеленки стирает. Вскакиваю, а Ваня: «Поспи, Наташа, мне нетрудно». Никогда ему ничего трудно не было, — грустит Наталья Николаевна.
— А знаете, как он меня будил, когда вставать не хотелось? Наклонится и шепчет в ухо: «Ангелочек, а мне сегодня «Модус» приснился». Это значит, папа меня приглашает за обновками, мы с ним вместе их покупали. Маму не брали. Однажды папу даже продавцы спросили: «Мама у этой девочки есть или как?» — вторит маме Ангелина.
Сын Артем.Слушая Наталью Николаевну, Артема, Ангелину, вдруг ловлю себя на мысли: а ведь мне уже давно не доводилось бывать в такой вот атмосфере. Где все дышит любовью. Где супруги с трепетом и любовью относились друг к другу и щедро ей одаривали детей. Где не было этого, казалось бы, неизбежного конфликта поколений. Где родители умеют разговаривать с детьми, а не зависают в соцсетях. Где дети папе с мамой, а не гаджетам и виртуальным друзьям доверяют секреты. И разве не чудо, что такие отношения выстроили обычные люди, которые о педагогических экзерсисах, семейных психологах и прочей научной зауми и слыхом не слыхивали? И название этому чуду — любовь. Просто любовь.
В ее атмосфере семья прожила двадцать лет. Но Наталья Николаевна, по специальности медсестра, хорошо видела, что здоровья у Ивана Михайловича не прибывает:
— В начале нашей семейной жизни проблем у него было много. Добилась, чтобы стал регулярно принимать таблетки, давление нормализовалось, прошли головные боли и головокружение, практически вылечили радикулит. Сам же никогда ни на что не жаловался. Это потом я поняла: если в хате шум, гам, смех, а потом Иванова голоса вдруг не слышно стало, значит, прихватило его, что-то заболело. Ну а подкосил его 2009 год. Разбился Алексей, сын Вани от первого брака, дочь Алена осталась без мужа с тремя детьми. Он так это трудно перенес, думала, потеряем его. Но нужно знать, что это за характер. У него тяжелая форма диабета открылась, нога подводить начала, а он, как и раньше, все сам и сам, все для нас и только для нас. До самых последних дней…
Наталья Николаевна на мгновенье замолкает, собирается с силами и говорит о самом страшном:
— У Вани оказался ковид. Температура всего день держалась, но спать лежа не мог — задыхался. В понедельник отвезли в больницу, кислородом дышал, вставал, ходил — все нормально было. В четверг вечером позвонил, я включила мобильник на громкую связь, мы все трое возле сбились, разговариваем… А утром в пятницу звонит врач — все. Понимаете, все. А ни у меня, ни у детей никакого предчувствия, что последний раз мы с ним говорим…
Теперь, а это уже один год, пять месяцев и шесть дней, их трое. Иван Михайлович в их жизни присутствует лишь незримо. Он часто всем троим снится, они чувствуют его тепло, но жить, принимать решения и отвечать за них уже только им самим. Наталья Николаевна, которая считает себя слабой женщиной, которая была замужем — за мужем — как за каменной стеной, сама стала этой стеной. Это, особенно когда ты иной раз плачешь от того, что грубка никак не хочет разгораться, хотя у Вани огонек в ней вспыхивал с полспички, трудно, но как иначе? Сдаться, опустить руки — значит разрушить все, что они с мужем создавали, детей, которым они всех себя отдавали, потерять. Разве Ваня такое к себе отношение заслужил? Нет, конечно же, нет.
«Я очень горжусь своим папой. Он сильный, смелый, самоотверженный, а еще очень скромный, готовый в любой момент прийти на помощь людям. Всегда рядом, такой добрый, заботливый, ласковый. Мои успехи и достижения — это его радость и счастье. Он для меня, как и я для него, словно солнечный лучик».
(Из школьного сочинения ученицы 8-го класса Ангелины Шаврей.)
«Иван Михайлович — дорогой мой человек. Он был церковный староста нашего храма в честь святого апостола Иоанна Богослова в Наровле, в котором я служил. Он нес свой крест без роптания, выполнял все послушания, жил по Божьим заповедям. Он очень много сделал для нашего храма — его в Наровле все уважали и, если с просьбой обращался, не отказывали никогда. Знали: Иван Михайлович не для себя — для Божьего дела просит. Он любил людей, прощал им их слабости, и они любили его. Он герой, совершил настоящий подвиг, но никогда в очередь за льготами, почестями, наградами не становился».Двадцать совместных лет отмерила им судьба. Всего двадцать или целых двадцать? Много это или мало, Наталья Николаевна не задумывается. Главное, они — все их с Ваней. Главное, что они у них были. Что прожили они их, как песню спели, всем на зависть. Ну а то, что песня, увы, обрывается и часто на самой высокой ноте, что поделаешь — такова наша жизнь. Другой не будет.
Протоиерей Владимир Зеленковский
kuchko@sb.by