Живописец, скульптор и поэт Алесь Шатерник о своих учителях, о бумаге, о хлебе, о доме и о воздухе для дыхания
10.08.2017 08:09:00
«Жывапiс — гэта двухмерная прастора.
Скульптура — трохмерная.
Паэтычнае слова выходзiць па–за межы гэтых Прастораў
I наблiжаецца да чацвёртага вымярэння: Боскага Слова...»
Александр Шатерник.
Так пишет в своей книге «Сонцакрыж» Алесь Шатерник. Живописец. Скульптор. Философ. Поэт.
На днях в минской Городской художественной галерее произведений Л.Д.Щемелева открылась персональная выставка Шатерника «Истоки. Возвращение». Одним из главных ее экспонатов были стены. Потому что именно в тех самых стенах, где находится сейчас галерея и Музей истории города Минска, после войны жила семья Юдицких — Шатерников. Одна из немногих коренных минских семей, сумевших пережить войны и репрессии и сохранивших дух старой белорусской культуры.
Алесь Шатерник родился 16 октября 1940 года в городке Южа Ивановской области (Россия). В тех краях пережили войну, а зимой 1945–го вернулись в Минск. Дома и роднее, и сытнее, благо мамин брат — Иван Адамович Юдицкий — был поваром чуть ли не у самого Пономаренко.
Отец — Сергей Михайлович Шатерник (позднее награжденный Почетным знаком Международного Красного Креста за победу над малярией в Беларуси) — был в то время еще на фронте, так что все тяготы возвратного пути легли на плечи матери. Их убогие пожитки растащили поездные воришки. Город лежал в руинах, их довоенный дом был разрушен, но была гостеприимная семья дяди, обосновавшаяся в уцелевшем доме по адресу: Революционная, 10.
События полувековой давности как сейчас стоят перед глазами двоюродной сестры художника Ларисы Мезенцевой (Юдицкой):
— Мы здесь с 1945 года, даже раньше. Когда мы сюда вселились, соседний дом был разрушен, от него остались только кирпичи. И у нас кусок стены тоже был выбит, папа собирал кирпичи и закладывал дыру. Люди жили везде — и в подвалах, и на чердаках.
— Ну у нас–то в подвале была типография «Красный печатник», — подхватывает нить разговора Александр Шатерник. — Во всех квартирах были великолепные кафельные печи, которые отапливались бумагой. Бумагу из типографии таскали мешками! Вы, журналисты, могли бы на ней много чего написать. Но она давала нам тепло.
Лариса Мезенцева (Юдицкая) — двоюродная сестра художника.
И еще много подробностей поведали мне они о послевоенном житье–бытье. О том, как носили ведрами золу в школьный подвал, а из колхозов приезжали и вывозили эту золу на поля. О том, как ходили друг к другу за водой и стояли в бесконечных очередях за хлебом. О том, как лазили по подземным ходам под площадью Свободы, пока милиция не нашла там три трупа. О том, как переживали аресты соседей и подкармливали их детей, периодически сбегавших из детприемника. И о том, как дружно, без ссор и скандалов они в то время жили — несмотря на голод, разруху и прочие бедствия.
А я слушала и недоумевала: как в таких условиях можно было заниматься искусством? Откуда берется та страсть, которая побуждает полуголодного ребенка брать в руки карандаш и рисовать?
Да, многое определяется традициями семьи. А семья была действительно культурная. Родной брат деда Микола Шатерник — автор одного из первых белорусских словарей — «Краёвага слоўнiка Чэрвеншчыны» (1929). Другой брат деда — Андрей (Авдей) — видный селекционер и генетик, творец белорусской пшеницы, но по доносу репрессирован и сгинул в лагерях. Сам же дед — «всего лишь» железнодорожник — был интеллигентнейшим человеком, дружил с композитором Туренковым.
— Туренков писал элегии, как Рахманинов! — восклицает Александр Сергеевич. — По радио передавали элегии Рахманинова и Туренкова. Когда в 17 лет я впервые услышал «Мелодию» Туренкова, я подумал: «Боже мой, какая красивая музыка!» Его жена Ксения Яковлевна — моя тетя, и люди из радиокомитета брали у нас его пластинки. А потом его за какую–то песню посадили, и мы с мамой собирали ему передачи в тюрьму.
— А как вы стали художником? — интересуюсь я.
— Мы со старшим двоюродным братом Васей Юдицким ходили во Дворец пионеров к замечательному художнику Сергею Петровичу Каткову. Школа Каткова дала таких замечательных мастеров, как народный художник Май Данциг и академик Георгий Поплавский. После изостудии мой брат поступил в художественное училище на скульптурное отделение. А меня два года спустя зачислили на педагогическое живописное. Но я–то хотел именно на скульптурное!
— Из–за брата?
— Не только! Мне нравилось, что скульптор — это молоток, гвозди, пила, доски, проволока, глина, лопата. То есть мужская работа, связанная с искусством. Какое–то время я терпел, рисовал красками, а потом пришел к ребятам и говорю: «Кто хочет на живописное отделение?»
В этом самом доме, где теперь галерея, жила семья Юдицких — Шатерников после войны.
— И потом никогда не пожалели?
— Нет, что вы! Представляете, что такое было тогда художественное училище? Пять лет! Большая школа, которая давала фору любой академии. Потому что художник должен начинаться с детства. Когда мне было 10 — 11 лет, я ходил в изостудию и прекрасно знал, что такое натюрморт, что такое пропорция, как держать карандаш. Вот это называется «подготовка». А когда я в училище попал, у нас были выдающиеся педагоги, выпускники ленинградской Академии художеств. Ленинградская школа — это классика, это настоящее реалистическое искусство.
Мой брат Вася учился на курсе у Игоря Николаевича Глебова. Интереснейший человек, фронтовик, вся грудь в орденах. Племянник уникального скульптора Алексея Константиновича Глебова — одного из четырех белорусских классиков (Азгур, Бембель, Селиханов и Глебов), которые создавали рельефы памятника на площади Победы. У него был мотоцикл — вещь по тем временам небывалая. И он говорил: «Ребята, вы выбрали отличную специальность! Будет у вас хлеб и кусок масла!» Но Вася предпочел другую профессию. А мой учитель Геннадий Ильич Муромцев говорил совсем иначе: «Ребята, искусство — это как воздух! Им надо дышать!»
И, указав рукой на один из своих пейзажей, мой собеседник сложил губы трубочкой и глубоко вдохнул. Повеяло воздухом полей и лесов...
juliaandr@gmail.com
Фото автора
Скульптура — трохмерная.
Паэтычнае слова выходзiць па–за межы гэтых Прастораў
I наблiжаецца да чацвёртага вымярэння: Боскага Слова...»
Александр Шатерник.
Так пишет в своей книге «Сонцакрыж» Алесь Шатерник. Живописец. Скульптор. Философ. Поэт.
На днях в минской Городской художественной галерее произведений Л.Д.Щемелева открылась персональная выставка Шатерника «Истоки. Возвращение». Одним из главных ее экспонатов были стены. Потому что именно в тех самых стенах, где находится сейчас галерея и Музей истории города Минска, после войны жила семья Юдицких — Шатерников. Одна из немногих коренных минских семей, сумевших пережить войны и репрессии и сохранивших дух старой белорусской культуры.
Алесь Шатерник родился 16 октября 1940 года в городке Южа Ивановской области (Россия). В тех краях пережили войну, а зимой 1945–го вернулись в Минск. Дома и роднее, и сытнее, благо мамин брат — Иван Адамович Юдицкий — был поваром чуть ли не у самого Пономаренко.
Отец — Сергей Михайлович Шатерник (позднее награжденный Почетным знаком Международного Красного Креста за победу над малярией в Беларуси) — был в то время еще на фронте, так что все тяготы возвратного пути легли на плечи матери. Их убогие пожитки растащили поездные воришки. Город лежал в руинах, их довоенный дом был разрушен, но была гостеприимная семья дяди, обосновавшаяся в уцелевшем доме по адресу: Революционная, 10.
События полувековой давности как сейчас стоят перед глазами двоюродной сестры художника Ларисы Мезенцевой (Юдицкой):
— Мы здесь с 1945 года, даже раньше. Когда мы сюда вселились, соседний дом был разрушен, от него остались только кирпичи. И у нас кусок стены тоже был выбит, папа собирал кирпичи и закладывал дыру. Люди жили везде — и в подвалах, и на чердаках.
— Ну у нас–то в подвале была типография «Красный печатник», — подхватывает нить разговора Александр Шатерник. — Во всех квартирах были великолепные кафельные печи, которые отапливались бумагой. Бумагу из типографии таскали мешками! Вы, журналисты, могли бы на ней много чего написать. Но она давала нам тепло.
Лариса Мезенцева (Юдицкая) — двоюродная сестра художника.
А я слушала и недоумевала: как в таких условиях можно было заниматься искусством? Откуда берется та страсть, которая побуждает полуголодного ребенка брать в руки карандаш и рисовать?
Да, многое определяется традициями семьи. А семья была действительно культурная. Родной брат деда Микола Шатерник — автор одного из первых белорусских словарей — «Краёвага слоўнiка Чэрвеншчыны» (1929). Другой брат деда — Андрей (Авдей) — видный селекционер и генетик, творец белорусской пшеницы, но по доносу репрессирован и сгинул в лагерях. Сам же дед — «всего лишь» железнодорожник — был интеллигентнейшим человеком, дружил с композитором Туренковым.
— Туренков писал элегии, как Рахманинов! — восклицает Александр Сергеевич. — По радио передавали элегии Рахманинова и Туренкова. Когда в 17 лет я впервые услышал «Мелодию» Туренкова, я подумал: «Боже мой, какая красивая музыка!» Его жена Ксения Яковлевна — моя тетя, и люди из радиокомитета брали у нас его пластинки. А потом его за какую–то песню посадили, и мы с мамой собирали ему передачи в тюрьму.
— А как вы стали художником? — интересуюсь я.
— Мы со старшим двоюродным братом Васей Юдицким ходили во Дворец пионеров к замечательному художнику Сергею Петровичу Каткову. Школа Каткова дала таких замечательных мастеров, как народный художник Май Данциг и академик Георгий Поплавский. После изостудии мой брат поступил в художественное училище на скульптурное отделение. А меня два года спустя зачислили на педагогическое живописное. Но я–то хотел именно на скульптурное!
— Из–за брата?
— Не только! Мне нравилось, что скульптор — это молоток, гвозди, пила, доски, проволока, глина, лопата. То есть мужская работа, связанная с искусством. Какое–то время я терпел, рисовал красками, а потом пришел к ребятам и говорю: «Кто хочет на живописное отделение?»
В этом самом доме, где теперь галерея, жила семья Юдицких — Шатерников после войны. — И потом никогда не пожалели?
— Нет, что вы! Представляете, что такое было тогда художественное училище? Пять лет! Большая школа, которая давала фору любой академии. Потому что художник должен начинаться с детства. Когда мне было 10 — 11 лет, я ходил в изостудию и прекрасно знал, что такое натюрморт, что такое пропорция, как держать карандаш. Вот это называется «подготовка». А когда я в училище попал, у нас были выдающиеся педагоги, выпускники ленинградской Академии художеств. Ленинградская школа — это классика, это настоящее реалистическое искусство.
Мой брат Вася учился на курсе у Игоря Николаевича Глебова. Интереснейший человек, фронтовик, вся грудь в орденах. Племянник уникального скульптора Алексея Константиновича Глебова — одного из четырех белорусских классиков (Азгур, Бембель, Селиханов и Глебов), которые создавали рельефы памятника на площади Победы. У него был мотоцикл — вещь по тем временам небывалая. И он говорил: «Ребята, вы выбрали отличную специальность! Будет у вас хлеб и кусок масла!» Но Вася предпочел другую профессию. А мой учитель Геннадий Ильич Муромцев говорил совсем иначе: «Ребята, искусство — это как воздух! Им надо дышать!»
И, указав рукой на один из своих пейзажей, мой собеседник сложил губы трубочкой и глубоко вдохнул. Повеяло воздухом полей и лесов...
juliaandr@gmail.com
Фото автора