Отметив 75-летний юбилей, актер Русского театра Эдуард Горячий и сегодня активно занят в работе
11.11.2016 14:36:01
Актер Национального академического драматического театра имени М. Горького Эдуард Горячий — один из опытнейших мастеров сцены. Многое и многих повидал Эдуард Николаевич на своем веку, так что и удивить его сегодня, пожалуй, трудно.
— “Таинственную страсть” я не смотрел, но часто вижу на экране полное непонимание того, что происходило тогда на самом деле. Иногда встречаешь это и в литературе, но сказать не можешь — обидишь автора. Все воспоминания, особенно если был участником тех событий, — это такая туфта... В реальной жизни все было намного серьезнее и интереснее. Смотришь и замечаешь: вот это не то, это не так. Не так говорили, не так сидели. Не так реагировали. Новости были другими, жизнь была другой.
Та жизнь не угадана во многих фильмах. Может быть, только в картине по Солженицыну “В круге первом” режиссеру Глебу Панфилову удалось чуть-чуть наметить ту атмосферу, передать отношения между людьми. Ведь каждый шаг тогда был рискованным — а вдруг рядом стукач? Вот “Стиляги” Валерия Тодоровского, например. Девчонки еще более-менее похожи, а хлопцы — вообще мимо. Было ведь очень сильное разделение между теми, кто мог одеться, и теми, кто не мог. Вообще никак не мог! Такое же разделение, как и сейчас между артистом Горячим и олигархом Абрамовичем. Возможности людей были несопоставимы. И пиджак с чужого плеча — это было такое событие! Никакой молодой актер не сыграет это счастье сегодня достоверно.
Мой учитель Дмитрий Орлов в свое время после минского ТЮЗа и моих проблем помог мне устроиться на работу в могилевский театр. Орлов пользовался уважением в ЦК. В Могилеве меня обогрели, хотя полгода я боялся подойти к театру. Так меня трясло. Ходил в массовке, боялся сцены, пространства. Был полностью размагничен, а через полгода получил шесть главных ролей! И сыграл их на уровне. А потом жена забрала меня в Минск. Тогда я понял, что за сценой я — подневольный человек, но на сцене — человек свободный.
Я многое видел, мне есть с чем сравнивать. Советская власть умела держать творцов на привязи, нажимать на нужные кнопочки. Кто-то долго не получал звания или награды.
Во все времена место главного режиссера было опасным: все заискивают перед тобой, с утра до ночи говорят, что ты гений. И если это продолжается достаточно долго, то в какой-то момент человек думает: а может, это действительно так? Иногда режиссер не знает, как подступиться к тексту, и актер не знает. А фантазия режиссерская может быть безгранична: “Сыграйте мне здесь позднюю осень!” Кто-то талантлив не в своих мыслях, а в плагиате: талантливо переносит в свои спектакли чужие находки. Мы, актеры, это видим, знаем... Иной режиссер все время говорит: “Как бы это мне поставить “Три сестры”. А я думаю про него: “Да тебе и одну-то сестру не потянуть, не то что три. (Смеется.) Тебе и пол-Соленого не поставить!”
Спектакль “Бег” — мощное полотно Русского театра по пьесе Михаила Булгакова.
Единственное, что можно сделать, если так не сходишься с режиссером, — приложить все усилия, чтобы не быть у него занятым. Ну а если уж занят, надо как можно реже встречаться. Режиссеры порой ведут себя, как дети. Им обязательно нужны аплодисменты после той или иной сцены. Нужна щемящая атмосфера. Чтобы зритель заметил, как в данный момент плохо твоему персонажу, и пожалел его. А нужно ли это самому актеру? Когда ты предлагаешь более сдержанное, тонкое решение, режиссер это не принимает. Я для себя всегда считал: то, что написал Шекспир, — дело режиссера. Для меня главное, чтобы спектакль и отношения с партнерами были живыми.
Есть режиссеры-перевертыши, скользкие типы. Их никогда нельзя взять за жабры. Сегодня он говорит одно, завтра — другое. Уходит от прямых ответов. Может устроить скандал или обидеться. Редакторы толстых советских литературных журналов были такими. Или может вдруг спросить на лестнице какую-нибудь чушь: “Что вы ели на завтрак?” Да какая тебе разница!
В кино, думаю, можно было сделать больше и лучше. О чем-то сейчас жалею. Считаю, что в фильме “Плач перепелки” Игоря Добролюбова по роману Ивана Чигринова мы сработали неглубоко. Там столько ошибок! Все потому, что все снимали с одного дубля. За год было снято 12 серий, три из них ушли в корзину. Хотя Добролюбов — серьезный, обстоятельный режиссер, ученик Михаила Ромма. Мы прикоснулись к этой теме, как бабочка крыльями. Прикоснулись — и полетели дальше. Трагизм, который там есть в музыке Владимира Кондрусевича, мы не передали. У Валентина Белохвостика в роли он где-то есть, но Белохвостик вообще сильный трагический актер. У меня напрочь этого нет. Хотя я и пытался. Я горд, что окунулся в это дело. И компания хорошая была.
Моя компания в Русском театре — Андрей Дударенко, Валерий Шушкевич, образованный и воспитанный парень Андрей Душечкин... Андрей интересно пишет, я тоже когда-то пером баловался.
— “Таинственную страсть” я не смотрел, но часто вижу на экране полное непонимание того, что происходило тогда на самом деле. Иногда встречаешь это и в литературе, но сказать не можешь — обидишь автора. Все воспоминания, особенно если был участником тех событий, — это такая туфта... В реальной жизни все было намного серьезнее и интереснее. Смотришь и замечаешь: вот это не то, это не так. Не так говорили, не так сидели. Не так реагировали. Новости были другими, жизнь была другой.
Та жизнь не угадана во многих фильмах. Может быть, только в картине по Солженицыну “В круге первом” режиссеру Глебу Панфилову удалось чуть-чуть наметить ту атмосферу, передать отношения между людьми. Ведь каждый шаг тогда был рискованным — а вдруг рядом стукач? Вот “Стиляги” Валерия Тодоровского, например. Девчонки еще более-менее похожи, а хлопцы — вообще мимо. Было ведь очень сильное разделение между теми, кто мог одеться, и теми, кто не мог. Вообще никак не мог! Такое же разделение, как и сейчас между артистом Горячим и олигархом Абрамовичем. Возможности людей были несопоставимы. И пиджак с чужого плеча — это было такое событие! Никакой молодой актер не сыграет это счастье сегодня достоверно.
Мой учитель Дмитрий Орлов в свое время после минского ТЮЗа и моих проблем помог мне устроиться на работу в могилевский театр. Орлов пользовался уважением в ЦК. В Могилеве меня обогрели, хотя полгода я боялся подойти к театру. Так меня трясло. Ходил в массовке, боялся сцены, пространства. Был полностью размагничен, а через полгода получил шесть главных ролей! И сыграл их на уровне. А потом жена забрала меня в Минск. Тогда я понял, что за сценой я — подневольный человек, но на сцене — человек свободный.
Я многое видел, мне есть с чем сравнивать. Советская власть умела держать творцов на привязи, нажимать на нужные кнопочки. Кто-то долго не получал звания или награды.
Во все времена место главного режиссера было опасным: все заискивают перед тобой, с утра до ночи говорят, что ты гений. И если это продолжается достаточно долго, то в какой-то момент человек думает: а может, это действительно так? Иногда режиссер не знает, как подступиться к тексту, и актер не знает. А фантазия режиссерская может быть безгранична: “Сыграйте мне здесь позднюю осень!” Кто-то талантлив не в своих мыслях, а в плагиате: талантливо переносит в свои спектакли чужие находки. Мы, актеры, это видим, знаем... Иной режиссер все время говорит: “Как бы это мне поставить “Три сестры”. А я думаю про него: “Да тебе и одну-то сестру не потянуть, не то что три. (Смеется.) Тебе и пол-Соленого не поставить!”
Спектакль “Бег” — мощное полотно Русского театра по пьесе Михаила Булгакова.
Единственное, что можно сделать, если так не сходишься с режиссером, — приложить все усилия, чтобы не быть у него занятым. Ну а если уж занят, надо как можно реже встречаться. Режиссеры порой ведут себя, как дети. Им обязательно нужны аплодисменты после той или иной сцены. Нужна щемящая атмосфера. Чтобы зритель заметил, как в данный момент плохо твоему персонажу, и пожалел его. А нужно ли это самому актеру? Когда ты предлагаешь более сдержанное, тонкое решение, режиссер это не принимает. Я для себя всегда считал: то, что написал Шекспир, — дело режиссера. Для меня главное, чтобы спектакль и отношения с партнерами были живыми.
Есть режиссеры-перевертыши, скользкие типы. Их никогда нельзя взять за жабры. Сегодня он говорит одно, завтра — другое. Уходит от прямых ответов. Может устроить скандал или обидеться. Редакторы толстых советских литературных журналов были такими. Или может вдруг спросить на лестнице какую-нибудь чушь: “Что вы ели на завтрак?” Да какая тебе разница!
В кино, думаю, можно было сделать больше и лучше. О чем-то сейчас жалею. Считаю, что в фильме “Плач перепелки” Игоря Добролюбова по роману Ивана Чигринова мы сработали неглубоко. Там столько ошибок! Все потому, что все снимали с одного дубля. За год было снято 12 серий, три из них ушли в корзину. Хотя Добролюбов — серьезный, обстоятельный режиссер, ученик Михаила Ромма. Мы прикоснулись к этой теме, как бабочка крыльями. Прикоснулись — и полетели дальше. Трагизм, который там есть в музыке Владимира Кондрусевича, мы не передали. У Валентина Белохвостика в роли он где-то есть, но Белохвостик вообще сильный трагический актер. У меня напрочь этого нет. Хотя я и пытался. Я горд, что окунулся в это дело. И компания хорошая была.
Моя компания в Русском театре — Андрей Дударенко, Валерий Шушкевич, образованный и воспитанный парень Андрей Душечкин... Андрей интересно пишет, я тоже когда-то пером баловался.