— Анатолий Иванович, вы сейчас занимаетесь циклом фильмов «Номинанты» о соискателях Государственной премии, а кто же будет снимать новеллу о вас?
— В этом году я планирую выпустить фильм о Ростиславе Янковском, затем займусь скульптором Геннадием Буралкиным и композитором Владимиром Кондрусевичем. Сейчас идет работа над сценариями фильмов об этих трех номинантах, пишет их Игорь Осинский. Я решил, что сам о себе снимать не стану. Иначе повторится тот фильм, над которым сейчас работаю, — о поисках моего отца, попавшего в плен в 1941 году и пропавшего. Рабочее название — «Черная дорога–2» (первый фильм я снял в 1992–м), но на экран он выйдет, наверное, под названием «Черный ворон».
— То, как много у вас работ на военную тему, связано с историей вашей семьи?
— Да, я родился в 1940 году, мой отец, Иван Алексеевич Алай, был военврачом 10–й армии, в 1940 году окончил с отличием Минский государственный медицинский институт, учился вместе с мамой, Евгенией Андреевной Шатерник. 2 июля 1941 года он под Столбцами попал в плен. У нас от него ничего не осталось, единственное письмо матери пришло в 1941 году. Отец служил на границе — на Белостокском пограничном выступе. Он писал, что «на границе сгущаются тучи, скоро грянет гроза». Только недавно у меня впервые появилась фотография отца, я нашел ее! А ведь он снился мне днями и ночами. Ко всем соседским детям с войны возвращались отцы, я так мечтал, что и мой вот–вот появится на дороге, в пилотке и грудь в орденах, как я брошусь к нему на шею. Все время думал об этом. Я дал себе негласный зарок — разыскать отца во что бы то ни стало. Я и на «Беларусьфильм» устроился, потому что появлялась возможность часто ездить в командировки, искать, надеяться. Где я только не побывал! Облазил многие рудники, шахты Колымы — думал, может быть, найду где–то следы отца. Так как он был в плену, то, может быть, проходил фильтрационные лагеря, был осужден... Не исключал ничего! Везде — в Канаде, в Германии, в Княжестве Лихтенштейн, в Швейцарии, в Польше обращался в газеты, печатал фотографии и спрашивал, не видел ли кто моего отца. И я настроен на то, чтобы не было никаких компромиссов с совестью: что бы ни случилось, как бы ни сложилась отцовская судьба, я должен показать все так, как было на самом деле.
— Вам все–таки удалось отыскать его следы?
— Нашел их спустя годы: мне подсказали, что данные о советских военнопленных, в том числе об отце, есть в объединении «Саксонские мемориалы» города Дрездена. Что со мной творилось!.. Это не опишешь словами. Я очень сильно заволновался, моментально позвонил в Дрезден, и мне подтвердили — да, упоминается такая фамилия и в центре документации находятся все данные о нем.
Я подал заявку, которую поддержало Министерство культуры и администрация нашей киностудии, мы скомплектовали съемочную группу (директор картины — Татьяна Афанасьева) и выехали в Германию. Самое главное — указано, в каком лагере (шталаге) находился отец. Это лагерь на польской территории — Демблин. Под Столбцами отец был взят в плен, потом перемещен в шталаг 237. Мы поехали туда, это оказалась крепость, цитадель, в нее поездами подвозили военнопленных. Известно, как содержались эти заключенные. В 1941 — 1942 годах людей обрекали на вымирание: в лагере было 2 больницы (одна психиатрическая), но лекарств немцы не давали. Обращение с военнопленными было ужасное, хотя Германия и подписала Женевскую конвенцию — на самом деле ничего не соблюдалось, ни о каком гуманном обращении не шло и речи. Доходило до того, что от голода поедали мертвых. Я с содроганием смотрел на снимки: доводили людей, морили голодом до такой степени! Весь этот ужас вынес и отец. Но в конце 1942 года ему удалось совершить побег. И я надеюсь, что в новом фильме будет финал — моя встреча с отцом. Каким образом это произойдет — пока тайна, никому не хочу ее раскрывать.
— Расскажите о съемках в Чернобыле. Первый фильм, который вы там снимали как оператор, так и пропал бесследно?
— Когда мы узнали об аварии, сколотили группу (режиссером был Вадим Сукманов) и, по сути, ушли добровольцами. Мы не понимали всей степени опасности, да нас и не это интересовало. Хотели увидеть все своими глазами и заснять. Захватили с собой одежду, немного продуктов и отправились в Чернобыль. Нас разместили в Хойниках, в школе. В классах поставили кровати, и мы жили в кабинете химии, на стене там висела таблица Менделеева. Каждое утро нас возил оттуда на специальном УАЗе Юрий Сиваков (он тогда, кажется, возглавлял гражданскую оборону) за проволоку, в эту 10–километровую зону, в деревни Уласы, Борщевку, Молочки, другие населенные пункты. Снимали все, что попадалось на глаза, что нас поражало и затрагивало, чтобы потом отобрать материал и из него смонтировать фильм. По возвращении быстро смонтировали картину, и вдруг звонок — затребовали фильм в ЦК Компартии Белоруссии. Сказали, что его будет смотреть сам Первый секретарь Николай Слюньков. Режиссер после просмотра на студию приехал весь черный. Я спрашиваю: «Вадим, ну как, приняли?» «Нет, не приняли, сказали: фильм закрываем, в нем недостает социального оптимизма». Группу расформировали, с меня вычли за перерасход кинопленки, сказали, что это материал, не представляющий исторической и какой–либо другой ценности. Это сейчас, конечно, смешно... Размонтировали, меня отстранили. Назначили Сергея Петровского оператором, и они с Вадимом Сукмановым уехали снимать свадьбу в Хойниках. Мол, раз в деревне к свадьбе готовятся, то никакая катастрофа не остановит.
— А пленки с отснятым материалом — от них хоть что–то сохранилось?
— У нас была практика: ненужные пленки сдавали на смыв для извлечения серебра (с монтажного цеха прямо по доскам спускали коробки, загружали в машину и увозили), и план был по сдаче серебра. А вот остатки должны были быть в фильмотеке. Но оказалось, что их сожгли в день субботника. И когда через 20 лет мы снимали «Чернобыльский крест», я впервые решил посмотреть, а что осталось от того, первого фильма. Я ведь его и не видел! Так вот, сохранилось буквально несколько кадров.
— А тот факт, что вы значитесь в фильмографии Голливуда, вызывает душевный трепет?
— Не–ет, мы, художники — народ тщеславный! Нам важно, чтобы заметили нашу работу, важна оценка, реакция зрителей. Как было с «Не плачьте обо мне»: сколько счастливых минут я пережил благодаря этому фильму!
