Секретарь отдела по канонизации Бобруйской епархии отец Валентин в бытность мирянином окончил истфак. Третий год он ведет переписку с архивами, добиваясь возможности лично работать с рассекреченными за давностью лет документами, посещает исторические залы библиотек и просматривает выложенные в Интернете книги памяти.
— Два года назад комиссия, которую возглавляет иерей Дмитрий Первий, начинала работу со сведений в несколько строчек: такой-то поп признан виновным, расстрелян. Где служил человек, где искать сведения о его жизни — непонятно. Впору было мысленно воззвать: священномученики, помогите найти вас! — рассказывает отец Валентин. — И вот, пожалуйста: 106 рассекреченных уголовных дел. Владыко Серафим благословил, чтобы мы отслужили по убиенным соборную панихиду и обнародовали их имена.
На фотографии — одухо-творенное лицо, уверенный и спокойный взгляд. Отец Павел Севбо, уроженец деревни Телуша. В 1937 году по просьбе верующего окрестил ребенка. Домой не вернулся: по доносу неизвестного лица осужден и расстрелян, личное имущество конфисковано. На снимке рядом матушка Елена Севбо — нежный овал совсем еще молодого лица. Дальнейшая судьба жены и детей священника неизвестна. С блокнотом и ручкой отец Валентин обошел деревенских старожилов, публиковал объявления в газетах, но никаких сведений о них не нашел.
— Церковные семьи традиционно были большими — пять—восемь детей, — говорит отец Валентин. — Когда кормильца арестовывали, а имущество конфисковывали, они оказывались обреченными на страшную, голодную смерть: соседи боялись поделиться куском хлеба с семьей врага народа. Маленьких детей советская власть разбрасывала по детским домам, давала им новые имена и фамилии, чтобы стереть воспоминания о родной семье.
Отец Иоанн Альбов, служил в Бобруйске. Расстрелян в 1937 году, причем приговор подписан даже не судьей, а неким лейтенантом госбезопасности Розиным. Несколько лет назад умер родственник отца Иоанна, который рассказал, что близкие еще долгие годы ждали и верили в его возвращение. Носили в тюрьму НКВД передачи, затем, получив сообщение, что Иван Николаевич Альбов осужден на 10 лет без права переписки, каждый день надеялись получить от него весточку. Только через 70 лет узнали, что смертельный приговор был приведен в исполнение в Бобруйске без проволочек.
Отец Петр Грудинский, родом из Глуска. В 1930 году был заключен в Слуцкую тюрьму. К делу подшиты два письма. Первое — от матушки Ирины: чекисты добились, чтобы многодетная мама попросила мужа отречься от сана. Второе — ответ заключенного: “Твое письмо ошеломило более, чем арест...” Не отрекся батюшка, за что и поплатился.
— Все священнослужители осуждены по статьям 72 и 76, — продолжает отец Валентин. — То есть “антисоветская агитация” и “контрреволюционная деятельность”. Фабриковались многие дела по одному сценарию: местная власть назначала общественные работы во время больших церковных праздников. Если прихожане шли на службу в храм, а не на работу в поле, виноват был священник...
Прихожане, как могли, защищали свою веру. В одном из архивов отец Валентин нашел интересный документ: председатель колхоза в деревне Павловичи Кировского района пообещал награду молодым парням, если те разобьют в церкви окна. В ту же ночь были выбиты все стекла в председательском доме. “Бандюги”, гласит документ, не пойманы.
— Вы спрашиваете, почему нам удалось найти так мало фотографий? — продолжает отец Валентин. — Вал репрессий был таким, что не успевали снимать заключенных. Многие дела по той же причине умещаются в два-три абзаца. Не умели необразованные крестьянские дети из НКВД как следует оформлять протоколы. Священнослужителям предлагали отречься от веры, от сана и спрашивали, согласны ли они с инкриминируемой виной. Три “нет” — и приговор. Сведений о том, чтобы кто-либо из обвиняемых отрекся, в архивах не обнаружено. Где расстреливали священников, неизвестно. По нашему предположению, тюрьма НКВД размещалась в здании бывшей гостиницы “Березина” — сейчас от постройки красного кирпича остались только развалины. Там были просторные, скрытые от посторонних глаз подвалы с толстыми стенами...
— Будет ли продолжаться поиск сведений о пострадавших за веру священниках и мирянах?
— Конечно. Мне тут “бонус” дали — один из корреспондентов вместо 106 указал в материале цифру 116 имен, — обещает отец Валентин. — В архивах непочатый край работы: на некоторых недавно рассекреченных документах я своими руками срывал сургуч. Сложность, правда, в том, что мы занимаемся этим только в свободное время. И не всегда видим готовность к сотрудничеству со стороны тех, кто ведает архивами. Месяц ждешь ответа на запрос — приходит не-внятная отписка. Направляешь запрос в другой архив, тоже месяц ждешь ответа... Как историку, мне это досадно. Один из собеседников, уступая моей настойчивости, предупредил: “Вам эту информацию дадим. Но гласность гласностью, а вы должны понимать...” Что именно я “должен понимать”, осталось недосказанным.
Мое внимание привлекает еще одна фотография. Отец Федор Шустов. С 1912 года жил в Нью-Йорке, в 1922 году возвращается на родину, в 1928 году принимает сан... По своей воле восходит на Голгофу?!
— К тому времени были расстреляны тысячи белорусских священников, — соглашается отец Валентин. — Но вы посмотрите ему в глаза: есть ли там хоть тень сомнения?..
Я вглядываюсь в лицо сильного и красивого человека на снимке. Веру, которая наделила его стойкостью, нельзя уничтожить пулями. Поэтому в воскресенья и праздники, как сто лет назад, звучит над Бобруйском колокольный звон.
Бобруйский район
