Балет — один из самых консервативных видов искусства

Со времен Тальони и Кшесинской, да даже Нижинского он действительно сильно изменился: танцовщики стали спортивнее, техничнее, физически выносливее. Да-да, не удивляйтесь: я действительно говорю об искусстве. Потому что для этого конкретного искусства нужны отличная физическая подготовка, сила и выносливость. Я была недавно на утреннем классе в нашем театре. Этот класс, знаете, великий уравнитель: вчера ты блистал в главной партии, собирая овации и цветы, а сегодня стоишь вместе со всеми артистами у станка и зеркала: ножка вперед — ножка назад — ножка вправо — ножка влево… Не мужская, говорите, профессия? Самая что ни на есть мужская: тяжелая и весьма травмоопасная. Не верите мне — спросите у Михаила Барышникова, который называет балет самой мужской профессией.

Но времена действительно изменились. Майя Плисецкая в своей книге признавалась, что отказалась от идеи иметь детей (практически все балерины ее поколения отказались), потому что боялась, что это поставит крест на ее, без сомнения, блестящей карьере. Моя подруга балерина, помню, посмеивалась: вышла на пенсию и родила ребенка. На пенсию в балете уходят после 20 лет работы, как правило, до сорока, родить в это время еще очень даже можно. Но сейчас балерины пошли еще дальше. Посмотрите на белоруску Ирину Еромкину: у нее трое детей, а она продолжает выступать на самом высоком профессиональном уровне. Времена, несомненно, меняются, но я продолжаю настаивать: балет — один из самых консервативных видов искусства. А «Тодес» и «Танцы» — это не балет, это именно танцы. И не поймите меня превратно, я никого не хочу обидеть и люблю хореографию вообще — главное, чтобы она заставляла думать. Это ведь и есть признак хореографии выдающейся: когда ты думаешь, думаешь и думаешь… Спектакль закончился, а ты все еще в нем.

Но вот в Великобритании и США артисты балета консерватизмом своего искусства стали возмущаться. Тут нужно оговориться и сразу уточнить: возмущаются артисты не белые. Потому что им в этой профессии приходится труднее, чем белым. По крайней мере, так они говорят. Мол, вся балетная одежда и обувь приспособлены для белых: по канону балетные танцуют в туфлях и пуантах телесного цвета. А телесный цвет ведь разный бывает. Танцовщикам с более темным цветом кожи приходится вручную красить свои туфли. Стараются кто во что горазд, используют и грим, и акриловые краски. Потому что в балете свои каноны красоты: нужно, чтобы линия ноги казалась бесконечной, а взгляд зрителя не спотыкался о разницу в цвете между трико и пуантами. Новый директор Парижской оперы Александр Неф поручил изучить вопрос об обеспечении артистов трико и обувью, подходящими к цвету их кожи. К декабрю ждет доклада от соответствующих служб.

По этим же канонам красоты, неизменным уже два столетия, трудно представить, чтобы во втором и четвертом актах «Лебединого озера» (которые, кстати, неофициально называются «белыми») в рядах лебедей стояла, например, чернокожая танцовщица: это сразу изменит картину, глаз будет спотыкаться. Цветные артисты балета возмущаются. Я их понимаю, но что же делать с «белым актом»? Признать его расизмом? Отказать в названии? В Парижской опере пошли именно на это, хотя на «Лебединое» еще не замахнулись. В балете «Баядерка» есть «Танец негритят». По нынешним временам, ясное дело, название звучит не слишком политкорректно. И танец пере­именовали: теперь это «Танец детей» (его действительно танцуют юные артисты). «Салон негритянок» стал «Салоном кариатид».


Художественный руководитель Большого театра Беларуси Валентин Елизарьев в своем комментарии по поводу нововведений Парижской оперы лаконичен и категоричен: «К балету это не имеет никакого отношения». Лаконичен потому, что спешит: репетирует новую редакцию своего «Щелкунчика» (премьера 13 октября) и не понимает, почему расовый вопрос может осложнить работу театра. У него на репетициях японские танцовщики исполняют и французский, и русский, и, само собой, японский танец. Критерий у Елизарьева один: кто танцует лучше. Ведь на самом деле только это и имеет значение.

plesk@sb.by