Алексей Камай: Это была настоящая масштабная людская беда

Дальше лететь запрещено

— Алексей Степанович, взрыв на ­ЧАЭС случился в субботу глубокой ночью. В тот момент никто и предположить не мог, какими последствиями он обернется для Беларуси. Когда вы поняли, что произошла не просто авария, а нечто более страшное?

— В восемь утра мне позвонил первый секретарь Брагинского райкома партии Георгий Паньков и сказал: что-то случилось на атомной станции в Чернобыле, но информации никакой. Я тут же звоню в Минск первому секретарю ЦК Компартии Беларуси Николаю Слюнькову, который подтвердил, что произошло ЧП, но его масштабы и степень угрозы не ясны. Указаний, распоряжений сверху никаких не поступало. Сидеть сложа руки и ждать было невыносимо. Я решил пролететь на вертолете к месту аварии и лично оценить случившееся. Как только долетели до Лоева, от диспетчера поступила команда разворачиваться и возвращаться. Мол, дальше лететь запрещено. Увидев на горизонте клубы пламени и дыма, я понял, что все гораздо сложнее, чем казалось поначалу. Это потом мы уже узнали: взрыв был такой мощности, что буквально разворотил крышу четвертого энергоблока, железобетонные плиты раскидало на большие расстояния.

— По Центральному телевидению только вечером 28 апреля программа «Время» скупо сообщила о том, что произошла авария на Чернобыльской атомной электростанции, принимаются все необходимые меры по ее ликвидации, ситуация находится под контролем. Наутро 29 апреля эта информация появилась в газетах. Политическое же руководство ­СССР не давало никаких распоряжений об эвакуации людей аж до 3 мая. Что это: преступная халатность, некомпетентность, растерянность?..

— На самом деле у нас действительно не хватало научных разработок, рекомендаций, методичек на случай таких катастроф. Все мероприятия в системе гражданской обороны сводились к сценарию возможной ядерной войны. А тут вдруг мирный атом. Какой должна быть реакция, к чему готовиться? Москва молчит, из Киева информации никакой. Как рок судьбы мне вспоминается осень 1985 года. Тогда на Гомельщине прошел республиканский семинар, на котором обсуждались действия при возможном возникновении нештатной ситуации на атомной станции. К разговору пригласили гостей из Киева, Чернигова, представителей гражданской обороны, военных. Разработали программу оповещения, кто где должен находиться, какие решения принимать и так далее.

Случилась авария — и тишина. А ведь на кону жизнь и здоровье людей.

Не то что каждый день — каждый час промедления грозил необратимыми последствиями.

Вот тогда мы, руководство Гомельской области, собрались в узком кругу и приняли решение с 28 апреля начать эвакуацию людей из пострадавших регионов, не дожидаясь санкций и постановлений ЦК ­КПСС и Совета Министров ­СССР.

Но еще раньше дали команду прекратить все полевые работы в Брагинском, Хойникском и Наровлянском районах. Почему мы пошли на это? Потому что интуитивно ощущали, что произошло нечто чрезвычайное, чего никогда прежде не случалось. Мне один из минских коллег тогда сказал: «Посадят тебя, Алеша, за самоуправство. Но я буду носить тебе сухари».

На первомайской демонстрации в 1986 году были моя жена и дочь

 — Вам было страшно в те дни и часы?

— Страха я не испытывал. Скорее, было какое-то внутреннее раздражение и недопонимание, что государство, политическая верхушка не только не смогли обеспечить должного контроля за работами на станции, но и показали нерешительность. Да что говорить, если Горбачев впервые обратился к людям по поводу произошедшего лишь 14 мая. Заявил, что случилась авария, меры принимаются. Но люди ведь ждали совершенно четких позиций и твердых решений: что делать и как быть дальше. А вместо этого услышали убаюкивающее выступление, которое серьезно подорвало и доверие к руководству страны, и авторитет Компартии. Сам Горбачев приехал в Гомель только в 1991 году.

— Сегодня нередко приходится слышать о том, что, дескать, власти до последнего скрывали от людей правду. Даже, мол, устроили первомайскую демонстрацию в Гомеле, чтобы не будоражить народ.

— Меня нередко критиковали за это, но я не в обиде, ведь мало кто знает, как было на самом деле. Кстати, на этой демонстрации были моя жена и дочь. Все дело в том, что уровень гамма-фона в Гомеле и даже в Брагине на 1 мая был невысокий. Он наращивался постепенно, по мере оседания тяжелых радионуклидов, которые принес на территорию Беларуси дождь в последующие дни. А легкие радиоактивные облака ветром сразу же унесло за пределы страны. Поэтому вопрос о том, проводить или нет первомайскую демонстрацию, не стоял. И никакой команды, никаких требований со стороны местных властей, руководителей предприятий не было. Люди сами, по доброй воле и давней традиции, в том числе и моя семья, вышли на улицы города праздновать этот Первомай.

Важно было не допустить паники

— Как проводилась эвакуация из пострадавших районов, с какими трудностями пришлось столкнуться?

— Искренне скажу, в первые минуты мы даже не предполагали, какой объем задач нам предстояло решить.

Представьте, что значит за короткое время переместить большое количество людей на новое место временного проживания. Их надо было где-то разместить, накормить, оказать необходимую медицинскую помощь.

Сначала людей селили в детских садах, школах, общежитиях, в домах культуры. Ведь все надеялись, что отселение временное и скоро можно будет вернуться. Сразу же пришлось брать дома и оставленное имущество под охрану от мародеров и воров. Во всех деревнях установили милицейские посты, ввели круглосуточное патрулирование.


Многие попросту не хотели покидать обжитые места. Представляете, что значит выселить деревенского жителя? Отлучить его от корней — дедов и прадедов, от своей усадьбы, родной земли. А как бросить дом, нажитое добро? У людей просто не укладывалось все происходящее в голове. Это была настоящая масштабная людская беда. Одни от отчаяния плакали, другие ругались и кляли все на свете, третьи пили водку. И всех надо было выслушать, всем помочь.

В одной из деревень, помню, на меня набросились с упреками: дескать, чего преувеличиваешь, зачем вынуждаешь нас уезжать? Мы пережили войну, фашистов, которые убивали, жгли. А сейчас что? Солнце светит, воздух чистый, птицы щебечут. С какой стати мы должны все бросать? Такова психология человека: видимой опасности нет, ничего не горит, не пахнет — жить можно. Приходилось убеждать, доказывать, что радиация порой страшнее видимых разрушений.

— Каким был порядок отселения?

— Первоочередная задача состояла в том, чтобы до конца 1986 года обустроить жизнь людей, отселенных из 30-километровой зоны. А это строительство новых поселений в чистой зоне Гомельской области. Правительство республики привлекло для этого строителей из всех областей Беларуси.

В последующем, с принятием первой Госпрограммы по ликвидации последствий на ­ЧАЭС, предстояло разделить зараженные цезием-137 территории на участки по степени загрязненности. Первая зона (от 30 до 40 кюри на квадратный километр) отселялась в первую очередь. От 20 до 30 кюри — во вторую и т.д. Определили и зону свободного переселения, по желанию. При отселении подробно записывались данные каждого человека: кем и где работает, куда хочет поехать — совместно со всеми односельчанами или есть другие обстоятельства. Причем люди сами оценивали свое имущество, всем верили на слово. Спрашивали, например: «Какая площадь твоего дома?» Отвечает: «Десять на семь». — «Сколько стоит?» — «Ну, наверное, тысяч 30». — «Записывай». Точно так же и по домашнему хозяйству. Переселенец расписывался и потом на основании этих списков получал на новом месте бесплатное жилье и деньги на покупку всего необходимого. Люди могли сами выбрать место жительства. Отдельные граждане по семейным обстоятельствам захотели переехать в Минск, откуда, кстати, и появился столичный микрорайон Малиновка.

— Вы тогда ежедневно ездили по районам, встречались с пострадавшими, проводили совещания. Опасались за свое здоровье? Осознавали, какому риску себя подвергаете?

— О себе думал в последнюю очередь. Понимал, конечно, что схватил немалую дозу. Но рабочий график был настолько плотным, а спектр задач настолько широким, что на здоровье не зацикливался. Иной раз спать приходилось по два часа в сутки.

Всегда надо быть готовым к нестандартным ситуациям

— Не секрет, что некоторые в начале 1990-х предлагали махнуть рукой на зараженные территории, превратив их в безлюдные пустоши. Однако наш Президент принял иное решение: это наша земля — и мы ее возродим. С высоты сегодняшнего дня как вы оцениваете пройденный путь? И какие уроки следует извлечь из чернобыльской трагедии?


Мы выросли от рассуждений о проблеме до ее понимания. Поэтому возникает вопрос, а все ли сделано в тех зонах, на тех участках, где радиация была не столь велика? Ведь чернобыльская беда — это не только зона отселения и поражения. Это многочисленные радиационные пятна в других регионах страны. Что там сегодня по организации производства, севообороту, технологиям?

Всегда надо быть готовым к нестандартным ситуациям. У нас есть возможность использовать 35-летие со дня аварии на ­ЧАЭС для получения более полной и всесторонней информации о том, c чего мы начинали, чего достигли умом и трудом наших людей и что еще надо сделать в ближайшие 10—15 лет.

Полагаю, что наша наука должна глубоко обобщить полученные опыт и результаты, чтобы иметь комплекс знаний, которые можно было бы применить в трудных, чрезвычайных ситуациях.

konon@sb.by