Остальгия с молодой берлинкой Аннетт Тиле

Cнова в моду (и немного даже в политическую) вошли шпревальдские огурчики (полковник Конрад Фрейтаг искренне переживал, что после объединения они исчезли), эта самая «Красная шапочка», практически культовый статус получил автомобиль «Трабант». Да что там «Красная шапочка» с «Трабантом»! В Берлине рекорды посещаемости во время праздничного уик–энда била гостиница с характерным названием Ostel (стоимость номера от 39 до 80 евро + завтрак 7.50 евро на человека), интерьерам которой вполне может позавидовать музей ГДР: мебель 1960–х, оригинальные обои 1970–х, портреты Эриха Хонеккера в каждом номере (владелец отеля и автор концепции Даниэль Хельбиг говорит, что портрет на стене понимают не все, многие норовят запрятать в шкаф). Моя собеседница Аннетт Тиле с нежностью показывала посуду с клеймом «Сделано в ГДР»: винтаж снова в моде. Говорит, купила на блошином рынке и очень радовалась приобретению. На блошином рынке в Карловых Варах такого добра немерено, о чем я ей и сказала.

В специальных интернет–магазинах успешно продается одежда времен ГДР, музыка, фильмы и даже подлинные денежные купюры и ордена с медалями, которыми награждали когда–то героев труда. Но хиты продаж — продукты питания: то самое шампанское из Фрейбурга и огурчики из Шпревальда, горчица из Баутцена и даже, казалось бы, прочно забытая ClubCola — восточногерманский ответ империалистической кока–коле. Владелица одного из таких интернет–магазинов Зильке Рюдигер, радующаяся буму на продукты «родом из ГДР», не считает, что их покупка — это политический протест: «Если кто–то с теплом вспоминает свое прошлое в ГДР, это не значит, что он автоматически желает возврата социализма».

Тем не менее пресс–секретарь музея ГДР Мелани Альперштадт (родом из Западного Берлина, это важно) этот бум не одобряет и говорит, что у термина «остальгия» есть явный политический подтекст: он означает ностальгию по ушедшему социалистическому строю. Означает ли это, что каждый, кто закусывает свой шнапс шпревальдским огурчиком, мечтает о том, чтобы его страну снова возглавил Эгон Кренц? Думаю, сам он над таким предположением посмеялся бы. Потому что, как свидетельствуют результаты социологических опросов, в изобилии проводившихся накануне празднования 25–летия падения стены, несмотря на захлестнувшую страну остальгию, лишь 10 — 15% из 16 млн. бывших граждан ГДР мечтают о возврате прошлого (хотя и это, согласитесь, немало).

Один из самых любимых экспонатов музея ГДР — махонький (многие верили, что практически картонный) автомобиль «Трабант», бывший когда–то мечтой каждой семьи ГДР. Он был потомком знаменитого «Хорха», но лицо его и характеристики изменились до такой неузнаваемости, что родной «дедушка» вряд ли бы признал. Кстати, свое название «Трабант» (что в переводе означает «спутник»), массовый выпуск которого начался в 1957 году, получил в честь запущенного СССР первого в истории человечества спутника. В ГДР выпустили более трех миллионов «Трабантов», и он стал настоящим символом социалистической автомобилизации. Его экспортировали не только в страны социализма (Чехословакию, Польшу и Венгрию), но и дальше — в Грецию, Нидерланды, Бельгию, ЮАР и даже Великобританию. Массового экспорта в СССР почему–то не было. Задуманный как «народный автомобиль» (не путать с «Фольксвагеном»), «Трабант» стоил чуть дороже приличного мотоцикла с коляской (уступая в цене даже «Запорожцу»), а потому спрос на него устойчиво превышал предложение. Очереди на приобретение «Трабанта» растягивались до 13 лет (ну людей, живших в СССР, очередями на машину не удивишь).

На «Трабанте», ставшем символом эпохи, страны и свободы (это и путешествия во времена ГДР, и переезд из восточного Берлина в западный через открытые 9 ноября пограничные переходы), можно прокатиться и сегодня в Берлине и Дрездене. Есть компании, которые организуют специальные туры. Причем за руль предлагают сесть самим туристам. С непривычки не у всех получается то ноги разместить, то автомобиль завести. Но то, что опыт в результате незабываемый, правда.

Ввиду отсутствия «Трабантов» в СССР для нас самым главным брэндом социалистической Германии, несомненно, был сервиз «Мадонна». Возможно, это было первой советской роскошью, о которой грезили многие советские люди. Если его удавалось заполучить, он размещался на самом видном месте в серванте и на стол его выставляли только по самым большим праздникам.

Первый европейский фарфор, не уступавший по качеству вожделенному китайскому, изготовили в германском городе Мейсен в начале XVIII века. С тех пор и поныне понятие «немецкий фарфор» — практически знак качества. Вам может нравиться или не нравиться форма или рисунок, но качество немецкого фарфора всегда будет отменным. После Второй мировой войны одной из первых на территории ГДР была восстановлена фабрика Kahla в Тюрингии, где и стали со временем выпускать ставший вожделенным в СССР сервиз (полный комплект включал 96 предметов). Со временем его производство освоила также фабрика Oscar Schlegermilch.

Первые сервизы с полуобнаженными красавицами (никакой религиозной тематики в них, само собой, не было, и почему этих дам назвали «Мадоннами», не совсем понятно) начали привозить в СССР возвращающиеся из Германии военные. Особенно его полюбили генеральши, от них, наверное, это и пошло: сервиз «Мадонна» — синоним роскоши. Моя подруга, отец которой служил в ГДР, рассказывала, что перед отъездом на родину ее мама охотилась за знаменитым сервизом, показаться без которого на родине было немыслимо. Приобрести удалось за официальных 400 марок в «Военторге» плюс примерно столько же сверху расторопной продавщице. Но честь семьи, возвращающейся из ГДР, была спасена. Сервиз жив по сей день, служит верой и правдой.

Теперь все эти «Мадонны» — из разряда винтаж. Еще не антиквариат, но дайте им время. Выпуск прекратился в 1995 году. Я связывалась с фабрикой Kahla, но она, давно объединившаяся со своим старшим братом и прародителем из Западной Германии, сервиз своим почему–то не признает. Я им даже фото клейма отправила, но после этого всякую переписку со мной они прекратили. Мне кажется, напрасно: такой славой можно только гордиться. Зато расторопные соседи — Чехия и Польша — наладили у себя выпуск современных «Мадонн». Но вы должны понимать: настоящая «Мадонна» — только с клеймом ГДР.

Судьбу исчезнувшей из производства «Мадонны» разделили многие известные брэнды. Когда я спросила вас, дорогие читатели, о том, какие брэнды социалистических стран вы помните, многие называли технику из ГДР. Увы, с техникой все не слишком оптимистично.

Дрезденское предприятие «Роботрон» было крупнейшим в странах социализма производителем электронной техники. Если вы застали на своем рабочем месте первые социалистические компьютеры, то они наверняка были именно этой марки. Накануне объединения Германии на предприятии работали 68 тысяч человек, но в июне 1990 года фабрика была ликвидирована, а ее подразделения превратились в акционерные общества. В 1990–е эти акционерные общества или были проданы, или тоже ликвидированы. История «Роботрона» закончилась.

Еще одна дрезденская компания Pentacon выпускала знаменитый в СССР пленочный профессиональный фотоаппарат «Практика». Несмотря на то что его стоимость в нашей стране доходила до внушительной суммы 400 рублей, он оставался дефицитом. В 1990 году завод в Дрездене был ликвидирован, на его основе возникло новое предприятие — Jos. Schneider Feinwerktechnik GmbH&Co, которое и сегодня занимается выпуском фотоаппаратов, в том числе под маркой «Практика».

К фотоаппарату «Практика» полагалась фотопленка ОРВО, которая выпускалась в городе Вольфен. На ОРВО выпускали также кинопленку, фотобумагу и магнитную ленту. После объединения Германии предприятие распалось на несколько компаний и было объявлено банкротом в 1995 году. В 1998 году на базе бывшего завода в Вольфене возникло новое предприятие ORWO Filmotec, которое занимается производством различных кино–, фото– и специальных пленок.

Многие из тех, кто жил в СССР, вспомнят детскую железную дорогу PIKO из ГДР, которую отличала необыкновенная достоверность с ее миниатюрными, но воспроизводившими мельчайшие детали электровозами, пассажирскими вагонами, цистернами для топлива и платформами для грузов. Ее начали поставлять в СССР в середине 1960–х. Эта марка успешно дожила до наших дней. После объединения Германии права на нее перешли к фирме Dr. Rene F. Wilfer, значительно расширившей ассортимент. Правда, народной эту дорогу уже не назовешь: стоимость набора колеблется от 100 до 500 долларов США.

— Папа потерял, мама тоже, но ей очень повезло: по знакомству предложили работу в местном музее Бранденбурга. Это небольшой город недалеко от Берлина, 70 тысяч человек. Раньше было куда больше, там был очень большой металлургический завод, его, конечно, закрыли после перестройки, поэтому в городе стало намного меньше людей. Так что маме повезло. А вот папа, который работал в логистической компании, не мог найти хорошую работу 10 лет. Но он очень старался найти свой путь. У нас же было дикое время, он начинал продавать какие–то страховки или там: «Если ты мне дашь 10 тысяч евро, я тебе через пять лет верну 7% или 9%» (для нас, да еще в лихие девяностые, такие проценты показались бы смешными, но для немцев они были вполне серьезными. — Прим. И.П.). Это было не очень успешно, но он старался. Много лет продавал машины, неплохо зарабатывал, и ему это нравилось. А где–то десять лет назад нашел работу в логистике. У нас сейчас в Германии много таких ситуаций, когда человек работает в компании, но у него нет трудового договора, есть только договор подряда. То есть мой папа как будто фрилансер, хотя на самом деле он каждый день идет на работу и работает 8 — 10 часов. Для него, думаю, время было очень дикое, но получилось в результате все же неплохо. Он очень старался, и мы не страдали от бед. А мои ощущения были очень детские. У нас семья неполитическая совершенно. У нас была хорошая семья и настоящая гэдээровская жизнь, мы ездили на дачу или к бабушке–дедушке на каникулы, папа–мама отдыхали, потом снова работали. Сейчас рассказывают, что в ГДР все возмущались, что Хонеккер плохой, но я такого не помню. Хотя, конечно, были люди, которые боролись. В нашей семье не было, но вообще были. Я помню, что у нас было телевидение с Запада, и мы его, конечно, смотрели, как и все. Мне нравилось, что там все так вкусно выглядит и все такое красивое. И я, и, мне кажется, папа и мама тоже из–за этого в основном и радовались, что есть перемены.

— У людей в моем возрасте разницы нет. Но я уже много раз убеждалась, что отношения между людьми другие.

— С друзьями из Восточной Германии я чувствую себя ближе, мы теснее общаемся, более личные вещи обсуждаем, и это воспринимается нормально, это хорошо. Мы ближе, придерживаемся друг друга, это нормально. Люди с Запада — они такие... Конечно, они готовы говорить со мной о разных вещах, но личное — нет. Вот как–то я ехала в поезде и напротив сидел молодой человек, он раньше жил в Мюнхене, а теперь шесть лет — в Дрездене. Я задала ему тот же вопрос, и он сказал то же самое: «Я живу шесть лет в Дрездене, и у меня за эти шесть лет намного больше хороших друзей, чем за всю жизнь в Мюнхене. И я чувствую, что это настоящая дружба». У меня есть тетя, которая в 1991 году с семьей переехала жить недалеко от Мюнхена, как многие тогда делали — хотели найти свое счастье на Западе. Несколько лет назад она мне то же самое сказала: «У меня осталось в Дрездене больше настоящих друзей, чем за эти 20 лет, которые я прожила там». Разница, скорее всего, в том, что на востоке надо было на самом деле дружить. Потому что один знает, как ремонтировать машину, другой знает, как ремонтировать стиральную машину или где можно что–то найти. Люди были связаны друг с другом, они вынуждены были. А на Западе уже, наверное, с 1960–х годов обеспечение стало такое хорошее, что все, что нужно — это семья и деньги. Есть деньги — все можно купить. Появился такой маленький семейный мир — и больше ничего не надо. И так это утвердилось в менталитете. Сейчас общество очень индивидуализировано, все построено на индивидуализме. В ГДР были лучше отношения между людьми, это точно.

— Первое, что мне приходит в голову, и бабушка с дедушкой тоже очень возмущаются: было намного легче сочетать семью и работу. Посмотрите на меня. Я — образованный нормальный человек, но построить семью очень непросто. После университета давление очень высокое: надо много и хорошо работать, надо развиваться и так далее. А в ГДР система была настроена на то, что это можно совмещать. Это и в Беларуси еще есть: закончишь университет, сразу родишь, и это жизни не помешает. А у нас это большой недостаток. Бабушка и дедушка очень сильно возмущаются: они живут в деревне, раньше там был детский сад, врачи, магазин, ресторан. 350 — 400 человек живут, а там ни врача, ни магазина — ничего. Вне городов социальная инфраструктура почти умерла, это большой минус. Сейчас сочетать семью с работой намного сложнее стало.

От чего больше всего страдают, в том числе и я: раньше ты знал, что если ты все правильно делаешь, то волноваться за будущее не надо. В ГДР если ты все делаешь правильно, твой путь должен сложиться. Это у меня очень глубоко лежит (хотя мне всего 12 лет было, когда не стало ГДР), но сейчас этого уже нет. Ты не знаешь, что будет через два года.

— Вообще нет. Даже если у тебя есть постоянная работа, это не значит, что она останется. Почему все говорят, что каждый год растет количество «выгоревших» людей? От психологической неуверенности и давления. Вот это в ГДР было намного лучше. А ведь для нас, немцев, работа — это очень важно, мы определяем себя через работу: «Как вас зовут? А чем вы занимаетесь?» Если ты работаешь на заправке, это никому не интересно. Но я считаю, что это не совсем правильно. Важнее должны быть духовное состояние, семья и люди, которые тебя окружают. Раньше это было лучше. Все–таки в ГДР было не важно, ты в колхозе работал или начальником был. Дедушка мой очень гордится, что он был мэром маленькой деревни, в которой он живет.

Да, кстати, о дедушке и бабушке. Когда я жила в Беларуси, то для многих моих друзей было совершенно естественно, что за бабушкой и дедушкой, мамой и папой нужно ухаживать. А сейчас в Германии общество так построено, что если папа и мама начинают стареть и, например, не очень хорошо ходить, мы отправляем их в дом престарелых. В ГДР это было по–другому. Эту большую ценность мы тоже потеряли. Если человек говорит, что каждые выходные ездит к бабушке и, например, убирает у нее в квартире, люди на него смотрят как–то странно, как будто с ним что–то не совсем в порядке. Но ведь это страшно! Они хотели копировать западную систему в ГДР, а в результате закрыли очень много заводов из–за то, что они были конкурентами, и не оставили то хорошее, что было у нас.

— Для меня эта страна единая, а люди разные. Я часто слышала, как многие «весси» говорят: «Я никогда не была в ГДР». Я вообще не могу понять: неужели неинтересно посмотреть, что там происходит? Не понимаю. Я думаю, что и здесь есть люди, которые говорят «ай, эти весси мне неинтересны, они странные, холодные, очень поверхностные». А на западе наверняка есть те, кто говорит, что на востоке очень простые люди. И им неинтересно вообще смотреть. И мы разные. До сих пор.

В разности на самом деле нет ничего плохого, более того, часто она делает страны сильнее — если разные люди, мнения, политические взгляды и религии находят способ уживаться друг с другом. Германия сегодня — не только многонациональная и многоконфессиональная страна, она — страна разно мыслящих людей. Делает ли это ее сильнее? Об этом лучше меня скажут сами немцы, многие из которых — сомневаются. Недовольны. Петра Вермке охотно цитирует Грегора Гизи и, скорее всего, за него и его партию голосует. Аннетт Тиле голосует за другие партии и критикует политику кабинета Ангелы Меркель в отношении экологических проектов так же страстно, как она рассказывает о состоянии экологии в ГДР, которое, по ее словам, «было ужасающим». И всем моим собеседникам (за исключением, пожалуй, Грегора Гизи, сделавшего блестящую политическую, и Конрада Фрейтага, сделавшего блестящую военную карьеру) было жаль, что больше нет страны, которую они называли родиной.

 Между прочим, в ноябре 1989 года более миллиона активистов и интеллектуалов ГДР подписали обращение против объединения: они предупреждали, что никакого объединения не будет, что ГДР будет просто «проглочена» ФРГ. Их не услышали тогда и предпочитают не слышать теперь.

Накануне годовщины падения Берлинской стены в Германии проводились десятки опросов и публиковались сотни мнений. Восточных берлинцев часто упрекали в том, что они по привычке хотят быть «насильно осчастливленными» государством и не хотят брать ответственность на себя. Упреки эти (особенно второй) кажутся мне несправедливыми. Восточные немцы, без всякой подготовки брошенные в водоворот совершенно им неведомой жизни (Ангеле Меркель, как и миллионам ее сограждан, пришлось учиться пользоваться банкоматом и банковской карточкой — один из многих навыков, которых в ГДР ни у кого не было), смогли сориентироваться, выстоять и снова стать счастливыми. И за это достойны, как мне кажется, всяческого уважения.

...А наш проект отправляется дальше. Наша следующая остановка — еще одна страна, которой больше нет на карте: Чехословакия, теперь их две — Чехия и Словакия. Побываем в обеих.

Автор и редакция газеты «СБ — Беларусь сегодня» выражают благодарность посольству Республики Беларусь в Германии и лично послу Андрею Гиро за помощь в подготовке материалов.

Советская Белоруссия №242 (24623). Пятница, 19 декабря 2014.