Художника Юрия Макарова вспоминает вдова - Тамара Макарова

Неоконченная пьеса для фиолетового

Казалось, у судьбы были особые виды на Юрия Макарова. Немногим фортуна сдает карты так удачно, редко выпадает столько выигрышных комбинаций на одну жизнь, тем более если это жизнь художника. Тот самый случай, когда талант очевиден всем и сразу, никому и ничего не требуется доказывать и вроде бы не нужно ждать, страдать, бороться. Испытания портретами партийных вождей остались в прошлом, а отличный от мейнстрима взгляд на изображение действительности уже прямой путь не в андерграунд, а к большой и честной славе.

В 1988 году молодого белорусского художника приняли в Союз художников СССР, а в эти дни Национальный художественный музей презентует живопись Юрия Макарова на выставке «Музыка весны», посвященной 60–летнему юбилею мастера. Закономерно, заслуженно, справедливо. Вот только кроме истинных знатоков и ценителей имя Макарова вспомнят сегодня немногие. На масштабных выставках его живопись не появлялась с 2003 года — со времен первой персональной, состоявшейся уже после смерти художника, кисть которого ловко трансформировала звуки в краски. Сыграть свою мелодию в полную силу Юрий Макаров не успел, рано умер, и теперь можно только гадать, что означали для него все эти призрачные флейтисты, за спинами которых возникает зыбкий мир, меняющийся в зависимости от освещения холста. Порой — неожиданно тревожный и опасный мир... Интервью художник не давал, о сюжетах картин не откровенничал даже с семьей. Сейчас один из таких флейтистов исполняет свою вечную мелодию на его могиле, тот самый, которого в последний год жизни Юрия Макарова растиражировал на обложке журнал «Мастацтва». Друзья решили, что лучшим памятником будет эта неслышная музыка — ее так много в полотнах Макарова...

Его учителями называют Мая Данцига и Николая Залозного, известных своей любовью к звучной палитре. Но у Юрия Макарова это было свое — и чистые, сочные тона, и нестандартные идеи самовыражения. Для него краски изначально являлись чем–то большим, чем простое средство для рисования. И цвету надлежало быть чистым, ясным, без полутонов, подтекстов и тайных смыслов. Только оно, это тайное, все назойливее проглядывало сквозь сияющие, праздничные слои желтого, зеленого, фиолетового.

Банки


— Он не на палитре краски мешал, а в банках, чтобы писать чистым цветом, — вспоминает вдова художника Тамара Макарова. — Специально собирал консервные банки... А будучи уже тяжелобольным, сказал своему другу Константину Шаранговичу: «Только сейчас, к 45 годам я научился главному — брать нужную краску с палитры».

На одной из работ Юра изобразил окно — по мнению его друзей, в этой картине особенно ярко отразилась его внутренняя сущность. На нынешней выставке этой работы нет, «Музыка весны» — не про нее. По сути, там всего лишь вид из окна: сумерки, тяжелое небо, силуэты домов еще без огней. И по центру — оконная рама. Как крест, который несешь по жизни.

Или его «Аттракцион» — поистине «чертово колесо», затягивающее в бездну людские судьбы... Желающих купить эту картину не нашлось, а дома повесить ее на стену я не могу — жутко. Так и стоит на балконе, свернутая в рулон, боюсь, ее уже и развернуть нельзя — рассыплется.

Отец


Когда мы приезжали к нему на родину в Архангельскую область, сразу брали велосипеды — и в лес. Природа там сказочная: корабельные сосны, стволы которых тонут в белом мху, будто в снегу. В поселке Кулой, где прошло Юрино детство, повсюду деревянные мостовые, а люди сдержанные и очень сердечные. Как и по всему Русскому Северу. Такой была и мама Юрия. А отец...

До войны Юрин отец учился живописи в Воронеже. Но художником не стал — помешали война, плен, потом — сталинский лагерь. Художественной школы на железнодорожной станции Северной железной дороги (направление Москва — Воркута), где разрешили жить Георгию Макарову, не было, и первым учителем рисования для сына стал он сам.

Страх


Когда они с отцом начинали говорить о живописи, всегда ссорились, не понимали друг друга. Вечный спор реалиста с «формалистом»... В Ленинградское художественное училище Юра поступил в 15 лет, мест в общежитии не было, и он устроился дворником — им давали жилье. Когда отец приехал его навестить, переночевал в Юриной «дворницкой» с клопами, увидел его друзей (тех самых, которых Гребенщиков назвал «поколением дворников и сторожей»), испугался за сына и забрал его документы из училища. Такой страх можно было понять — отец так надеялся, что сын сможет прожить ту жизнь, которую не удалось ему самому, покупал для него книги по искусству, классиков литературы, собрал колоссальную библиотеку. К счастью, Юру перевезли в Минск, где нашлись родственники, которые пообещали «присмотреть».

В мастерской
Фото из архива семьи


Сирень


Конечно, отцу не стоило так беспокоиться — кроме занятий живописью, Юру мало что интересовало. О первых годах после нашей встречи можно рассказывать по рисункам — рисовал меня каждый день, что бы я ни делала: вяжу, пишу диссертацию, чищу картошку... А много позже решил написать мой портрет. Но позировать предложил только тогда, когда работа, за исключением каких–то мелких деталей, была практически готова. Усадив меня, Юра начал писать, но скоро решил, что я «только мешаю», заканчивал портрет по памяти.

Он практически не писал с натуры, весь образ был в голове сразу. Но когда появлялась сирень, рвал ее охапками. Сирень была везде — дома, в мастерской, в тазах, ведрах, ванне, аромат сумасшедший! Писал ее как одержимый, старался запечатлеть все оттенки сиреневого, фиолетового. Сирень вянет — и он пытается зафиксировать умирание цвета.

Таможня


Открытие первой линии Минского метрополитена приурочили к 40–летию освобождения БССР от фашистов. Оба события наш Союз художников отметил большой выставкой. Юре заказали картину на сюжет «Праздник Минского метро», выставком работу одобрил, но за два часа до вернисажа ее изъяли из экспозиции. Оказалось, накануне экспозицию посетила комиссия ЦК и пришла к выводу, что «таких рабочих не бывает». Картину Юра уничтожил. Писал тогда в желто–коричневой, солнечной гамме, помню, Май Данциг еще шутил, что Макаров скупил всю желтую краску в киоске Союза художников. С той картиной его «желтый период» и закончился.

Кстати, его первая персональная выставка прошла еще в конце 1980–х. Когда границы открылись, к нам отовсюду хлынули галеристы. Юре предложили показать свою живопись в Польше. Загрузил холсты в огромный кофр, взвалил на плечи и на поездах, с кучей пересадок отправился в Катовице. На Брестской таможне его вынудили расчехлить свой груз, картины разложили прямо на бетонном полу... Фактически тогда и состоялась первая выставка.

Но это время осталось в памяти отнюдь не мрачным. В мастерской Макарова по улице Карла Маркса (сейчас там находится кафе «Грюнвальд») часто собирались друзья: певцы, музыканты; коллеги–художники устраивали у него неформальные встречи — все же центр города, высокие потолки, ну разве что окна маловаты.

Луч


Для него очень много значила семья. И антураж был важен — чтобы стол с белой скатертью, тарелки — синий кобальт с золотом, особенные подарки ко всем праздникам. А уж елка у нас была точно лучше всех: Юра покупал самую большую, срезал нижние ветки, вставлял их в специально сделанные отверстия по всей длине ствола и живописно подстригал эту конструкцию, придавая нужную форму.

Фото Виталия Гиля

Все это было из его семьи, и о родителях он заботился трепетно. Но до настоящего признания Юриного таланта они не дожили. Впрочем, как и сам Юрий Макаров. С начала 1990–х выставок у Союза художников практически не стало, а спрос у западных коллекционеров не был показателем успеха ни для Юры, ни для его отца. Вслед за отцом умерла мать, а через год после ее смерти художнику поставили страшный диагноз: рак — меланома...

Порой мне кажется, что сейчас уже только я одна на всем свете знаю, а главное, помню, что за человек был мой муж. И вспоминаю доброе всякий раз, когда свет как–нибудь по–особенному падает на одну из его многочисленных работ на стенах нашего дома и из картины выступает мазок, на который раньше не обращала внимания. Красочное пятно цветет новыми, не увиденными раньше красками, как строка из песни или стихотворения, нечаянно всплывшая в памяти из–за одного услышанного слова и приобретшая внезапно особый смысл. За столько лет этот источник узнавания и новых (да, новых!) впечатлений о давно ушедшем человеке не иссякает. Это придает мне сил.

cultura@sb.by

Советская Белоруссия № 66 (24948). Суббота, 9 апреля 2016
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter