Из белорусских художников своего поколения Зоя Литвинова, наверное, — самая успешная и авторитетная. Ее полотна хранятся в Национальном художественном музее Беларуси, Третьяковской галерее, Русском музее Санкт–Петербурга, в частных коллекциях Беларуси, России, Австрии, Германии, США, Италии, Великобритании, Израиля...
С Литвиновой работают известные западные галереи. Она заслуженный деятель искусств БССР, награждена французским орденом «За заслуги в искусстве и литературе». Монументальные произведения Литвиновой, многие из которых выполнены в соавторстве со Светланой Катковой, украшают не только архитектурные объекты Беларуси.
В 1995 г. в Австрии, в небольшом городке Хапфагартанс, белорусская художница расписала церковь Святой Марии.
Она трудоголик. Работает быстро и продуктивно. Иногда за один день делает несколько картин. Блестящий рисовальщик.
Литвинова очень цельный художник. Если посмотреть на ее самые первые работы и сравнить их с последними полотнами, то при всей непохожести есть что–то единое. По–моему — верность избранному пути. Ее всегда интересовали цвет, пластика, образ, то есть то, на чем и держится настоящая живопись. Как в ранних работах, так и в поздних чувствуются независимость, нонконформизм, интеллектуализм, поиск идентичности и своего пути.
Принято считать, что художник все слышит, видит, понимает, но только сказать не может. Конечно же, это не так. Чем крупнее художник, тем точнее и ярче он формулирует свои мысли...
Дом художницы украшают картины, гобелены, акварели. Я остановился перед рисунком, на котором изображены две девушки, две подруги: Светлана Каткова и Зоя Литвинова...
— До 50 лет ни у меня, ни у Светы Катковой персональных выставок не было. Тогда выставлялись солидные художники, с именами. Но мы не роптали, ведь все это в то время было в порядке вещей. Первая персональная выставка случилась у нас после 50–летия в Полоцке. Выставлялись в Богоявленской церкви. Играл флейтист... Для нас это было очень значительное событие. Сегодня нарушились, а то и совсем исчезли критерии, по которым можно оценивать произведения искусства, — произносит Зоя Литвинова с горечью.
— А почему нарушились, как такое произошло?
— Постепенно начала теряться школа, та, на которой все держалось. Пришел беспорядок. И это не только в изобразительном искусстве. Это и в музыке, и в книгах... Что мы читаем, что публикуют? Но удивляет другое. На Западе школа в изобразительном искусстве утеряна давно, но при этом Запад диктует нам свою моду. В последние годы происходит отказ от станковой живописи. То есть от привычной картины. Сейчас делаются проекты. А что такое 
проект? На мой взгляд, это идея. Но идея должна быть во всем. В большинстве же случаев все эти современные художественные проекты работают только на словах, а начинаешь смотреть, ничего там и не видишь. Мало того что непрофессионально, так еще и скучно, примитивно и неинтересно. Я боролась с собой, пыталась вникнуть, разобраться... Но я так много всего видела, что протестую против невежества, безыдейности, китча. Считаю, что молодые художники очень подпорчены вседозволенностью. И даже те, кто хочет научиться, — растеряны. Получается, что если ты не делаешь различные акции и перформансы, инсталляции, то ты уже — несовременный художник.
— Чем ценна традиционная живопись на холсте?
— Не я придумала, что из всех искусств самым сложным является живопись. Это сказал Леонардо да Винчи. Чтобы найти свой язык, отношение к цвету и форме, выразить свою индивидуальность, обрести и почувствовать, и воплотить 
— путь необычайно сложный.
А трудиться сейчас не хотят.
— Картина, живопись на холсте будет существовать?
— Да. Человек же не меняется. Он имеет свои задачи в жизни. Ему интересно познать и себя, и мир. Все, что связано с серьезным творчеством, будет существовать. Оно не может исчезнуть.
— Зоя, вы много видели, долго работали за рубежом. В каком состоянии находится наше изобразительное искусство?
— Я считаю, что наше искусство, может быть, самое интересное на постсоветском пространстве. У нас есть хорошие художники. Часть из них уехала. Но я уверена, что они все равно остаются белорусскими художниками. И там они 
пропагандируют то, чему научились дома. Европейцы очень хорошо относятся к нашей школе. Самое интересное, что наши там востребованны. Я их уважаю, потому что знаю, как там сложно доказать свою состоятельность. Чтобы пробиться в Европе, надо быть лучше, чем свои художники. В искусстве очень важно иметь собственные взгляды на то, что происходит.
— А наша школа уходит, разрушается?
— Идет процесс разрушения. Но у нас еще многие что–то умеют делать, а на Западе, даже после Венской академии, молодые люди мало чем могут похвалиться. Я прошла как–то по мастерским от первого до пятого курса и разницы в профессиональном уровне студентов не заметила. Сидят, напившись пива, и сыплют песочек на клей. Раз в месяц приходит профессор, но и он не очень далеко от своих студентов ушел.
На мой взгляд, педагог должен быть добрым человеком и любить детей, ведь студенты, по существу, — дети. В мое время такие педагоги были. С четкой позицией в искусстве, с мастерством и к тому же умели очень интересно говорить. Они могли разобрать студенческую работу и проанализировать ее.
Например, Александр Кищенко. Он сам работал до изнеможения и самостоятельно во многом разобрался. Однажды мы заспорили с ним о Врубеле. Мы со Светой Катковой считали, да и теперь считаем, что Врубель — один из самых лучших русских художников. Кищенко же рассказывал о Пикассо... Чтобы нас переубедить и доказать свою правоту, преподаватель завел нас в подвал. Взял огромный лист бумаги, простой карандаш и стал рисовать. Поставил меня, а Света осталась у него за спиной и смотрела. На такой поступок надо решиться, я таких смелых художников, если честно, то и не знаю. Он рисовал часа полтора, а потом разрешил и мне посмотреть. Я ахнула и сказала: «Саша, ты Бог!» Мы стали друзьями, единомышленниками и перешли на «ты». Я поверила ему. Ведь это здорово, когда преподаватель может не только рассказать, но показать на собственном примере. Жаль, рисунок не сохранился...
Как ни удивительно, меня хоть и ругали много, тройки–двойки ставили, но из института не выгнали. Видели, что я много работаю, и жалели. Даже стипендию давали.
Не хочу показаться пафосной, но педагог должен быть авторитетом и большим художником. Ведь лучшее доказательство слов — личное творчество.
— Зоя, а почему вы, с вашим опытом и знаниями, не идете преподавать?
— Во–первых, меня не приглашают. Если бы мне дали возможность набрать свой курс, позволили самостоятельно ставить задачи — тогда другое дело. Но тратить время на лишнюю писанину — это не мое. Ко мне приходили несколько человек заниматься, все поступили в академию.
Искусство должно быть серьезным и, не побоюсь сказать слово, ставшее сегодня почти ругательным, духовным. Оно должно помогать человеку жить, а не унижать его.
Но если честно, то мне самой трудно определить, что сейчас хорошо в современном искусстве, а что плохо.
— А как вы, приходя на выставку, определяете качество той или иной работы?
— Объяснить сложно. Здесь и вкус, и опыт. А если говорить об авангардных вещах, то многие из таких работ поначалу вызывают даже отторжение. Но потом привыкаешь и начинаешь понимать.
Раньше, чтобы попасть на выставку, работа должна была пройти отбор. Сейчас же несут все. Критериев–то нет! А молодым художникам, так им вообще очень сложно разобраться. Они не хотят поверить, что живопись требует необыкновенного и многолетнего труда, чтобы в ней хоть что–то понять, чтобы научиться делать...
После серьезных разговоров «за искусство» вспомнили о Сергее Петровиче Каткове. Литвинову словно подменили. Из строгой и беспристрастной европейской дамы она вдруг стала лиричной, ироничной, озорной. Принялась показывать в лицах, как выпившие Сергей Петрович Катков и Александр Кищенко гонялись за собакой, чтобы обнять, пожалеть, погладить, а песик не давался в руки и удирал.
Зоя в эти минуты стала такой, как на большом рисунке Кищенко, где быстро, уверенно и похоже изображены две молодые девушки–художницы, которые верят, что все у них получится.
