Судьба библиотеки Иоахима Литавора Хрептовича, последнего канцлера Великого княжества Литовского
Отвечая на вопросы читателей, полученные после серии статей «Корень и крона истории» («СБ» за 25 — 28 сентября 2007 г.), я обещал минчанину А.Мельникову, что об одном из наиболее ярких представителей белорусских элит ВКЛ, владельце усадьбы Щорсы на Новогрудчине Иоахиме Литаворе Хрептовиче напишу отдельную статью. Первоначально она предполагалась под рубрикой «Соотечественники». Но потом, при работе, оказалось, что материал как бы распадается на две части: о самом Хрептовиче, вдумчивом политике, хозяйственнике–реформаторе, меценате и образованнейшем человеке, и о его любимом детище — богатейшей щорсовской библиотеке, прошедшей драматические перипетии, не закончившиеся до сегодняшнего дня. Порой библиотека в моем сознании затмевала ее создателя. Поэтому пришло решение сочетать обе темы. Тем более что, как увидим, обе актуальны.
Автор белорусского стихотворения
В 1970 году мне посчастливилось три поисковых месяца провести в польских архивах, библиотеках и музеях. Варшава, Краков, Вроцлав. Новый год встречал в Познани. Оттуда доезжал в Курник, где в замке находится известная библиотека Титуса Дзялыньского. Это ему в 1822 году продал за 2.000 талеров 96 рукописей несвижский библиотекарь К.Квятковский, укравший их из собраний Радзивиллов. Под номером 1280 там оказалось стихотворное поздравление, с которым брат и сестра обращаются к дедушке и бабушке в связи с новосельем. На празднество, очевидно, собралось немало гостей–соседей, перед ними–то внукам и надо было блеснуть своими познаниями в области поэтики и риторики. На каком языке? Вроде бы и сомнений нет: на престижных в то время польском или латинском, в крайнем случае — на церковнославянском. Но все оказалось отнюдь не так: элиты с детства владели и белорусским.
Всем многi век у новай хаце
Пры гойнай неба заплаце.
Жывiце без всякай тугi
I як паны, тако ж i слугi
Пры новай гадзiне.
Палац гойны, в нiм прыгожа,
Паўбiрана ўсюды гожа,
Гдзе пойдзеш, напасеш очы,
Глядзеўбысь аж да цёмнай ночы
Пачаўшы ад свiту.
И еще 50 стихотворных строк в том же хвалебном тоне. Среди них нахожу я имя декламатора (а значит, по канонам образования того времени, и автора) — Иоахим. Названы имена новоселов: «Казiмер i Тэафiля», их сына Адама и сестры юного поэта Анны... Сочетание имен показалось мне знакомым, и я тут же бросился к гербовникам Бонецкого и Несецкого. Так оно и есть: дедом Иоахима Хрептовича был маршалок конфедерации Новогрудского воеводства Казимир Неселовский, автор нескольких поэтических книг, изданных в Пинске и Варшаве; его жена — Теофиля из Раэсов, а сын — Адам Неселовский, также издавший в Пинске два поэтических сборника. Все правильно: в семье Неселовских, живших в усадьбе Ясенец Новогрудского уезда, должен был обитать и обитал дух поэзии. Нашлась в гербовниках и Анна, единственная сестра Иоахима Хрептовича. А поскольку последний родился 4 января 1729 года там же, где стоял старый дворец, — в Ясенце над берегами реки Сервеч, авторство поздравления можно считать доказанным, как и то, что оно создано в 1740–е годы.
Из древнего «русского» рода
В гербовниках содержатся сведения, правда, не подтвержденные документально, что Хрептовичи восходят к ХV веку. Сам Иоахим в «Мемуарах рода Хрептовичей» начинает повествование с половины следующего столетия — с того момента, когда Щорсы разделили между сыновьями Якова Хрептовича Богданом, Данилой, Василием и Митькой.
Перечисленные имена свидетельствуют: это род православный, белорусский. Правда, историки подчеркивают: со временем Хрептовичи заметно полонизировались. Но еще в ХVII столетии «очередные поколения придерживались русского языка и веры». Эти традиции проявились в противостоянии Хрептовичей унии ВКЛ с Польшей, а позже — в ориентации на Российскую империю, в чем неоднократно упрекали Иоахима как дипломата. А он отвечал оппонентам: лучше и ближе Россия, чем Пруссия.
Получив хорошее образование в Браневе, Несвиже и Виленской академии, И.Хрептович быстро и легко сделал успешную карьеру. В 1752 году он уже новогрудский стольник, с 1758–го — полковник войск ВКЛ, затем — маршалок Литовского трибунала, подканцлер и канцлер ВКЛ, министр иностранных дел Речи Посполитой. Поддерживал ее короля и часто служил ему посредником в сношениях с Петербургом. Наконец, Хрептович — один из самых активных депутатов сейма 1788 — 1792 годов.
Вместо барщины — аренда
Однако не будем сосредоточиваться на политической карьере И.Хрептовича, довольно подробно описанной белорусскими и польскими историками, и остановимся на его реформаторской и меценатской деятельности, куда менее у нас известной. Под воздействием физиократических идей французского Просвещения он стал убежденным противником крепостного права, в своих имениях Щорсы, Негневичи и Вишнево заменил феодальные повинности личной свободой, арендой господских земель. Из деревень крестьяне расселялись в отдельные усадьбы, могли идти работать на мануфактуры. Примечательно, что к Хрептовичам уходили крестьяне из имений других хозяев.
Идеи рационального хозяйствования Хрептович распространял в своих брошюрах и журнальных статьях, излагал крестьянам сам. В итоге резко возросли урожаи зерновых: если раньше одно зерно давало 2 — 3 новых, то теперь до 20. Появилась заинтересованность в труде, а с ней и зажиточность, уверенность в себе, интерес к знаниям. Приходскую школу в Щорсах посещало до 24 крестьянских детей. Этнографы ХIХ века отмечали: местное население здесь резко выделялось своей хозяйственностью, смекалистостью, интересом к искусству.
«Северные Пулавы»
В XVIII веке во всей Речи Посполитой славилась как «средоточие изящных искусств» усадьба Чарторыйских в Пулавах. Туда устремлялись поэты, художники, архитекторы. Но в 1780–е годы, когда Щорсы оправились от пожара, усадьба Хрептовичей стала во многом опережать Пулавы. По проекту Д.Сакко и К.Спампани здесь возвели дворец, в архитектуре которого неповторимо сочетались черты барокко и классицизма. Невдалеке возвысилась новая униатская церковь, украшенная, как и дворец, творениями живописцев. В усадьбе разбили пейзажный парк.
Но наиболее притягательную силу Щорсам придавала знаменитая библиотека, разместившаяся в специальном флигеле, сохранившемся до наших дней. Книги для нее разыскивали и скупали по всей Речи Посполитой специальные агенты. Вскоре набралось до 10 тысяч томов, довольно много рукописей. Раритеты перечислять не буду: они уже назывались на страницах «СБ» в других публикациях. Отмечу лишь, что в первой половине ХIХ века щорсовская библиотека выполняла на белорусских землях роль публичной, государственной: здесь искал материалы для своих поэм Адам Мицкевич, трудились десятки известных ученых, фольклористов, этнографов. Значит, было над чем.
Но времена менялись. В белорусских городах открылись общественные библиотеки. На смену Хрептовичам в Щорсах, утратившим свое величие, пришли их наследники Хрептовичи–Бутеневы. А им библиотека пришлась, скорее, в тягость. И вот в начале ХХ века книжные и рукописные собрания И.Хрептовича оказались на украинской земле.
Версия, очень приблизительная
В послевоенные времена в Минске бытовала «упрощенная» версия передачи щорсовских собраний в Киев: недостаток информации всегда компенсируется мифами. В печатных источниках и устно утверждалось: в начале Первой мировой войны, боясь немецкого захвата, Михаил Хрептович–Бутенев велел перевезти библиотечные собрания в университет святого Владимира, а в завещании предписал, чтобы после войны ценности вернулись в Беларусь, в первый университет, который откроется на родине Хрептовичей. Эти обстоятельства, конечно же, увеличивали шансы на обратное получение книг и рукописей, ибо они уже подпадали под законы реституции. Поэтому и в Москве, на совещании в Министерстве культуры СССР (1991 г.), и в Минске, и в Киеве члены комиссии «Вяртанне» дружно настаивали на возвращении ценностей, а украинские коллеги довольно легко соглашались на это. Тем более что Государственная (теперь Национальная) библиотека Беларуси только что безвозмездно передала украинцам довольно много книг из парижской библиотеки Петлюры, оказавшихся после войны в Минске. На нежданный дар надо было чем–то ответить...
Но потом мы стали получать из Киева письма с другой тональностью: мол, передача библиотеки состоялась еще до войны, в 1913 году, а в завещании Хрептовичи–Бутеневы согласились на ее перемещение в Киевский университет. В ответ члены комиссии «Вяртанне» резонно требовали: покажите нам это таинственное завещание! В ответ — молчание, которое только увеличивало недоверие.
Всего не предусмотришь
Действительность оказалась сложнее мифов. Я уже давно знал, что один из активнейших членов комиссии «Вяртанне» доцент БГУ Михаил Шумейко привез из киевских архивных хранилищ неизвестные раньше белорусам документы об условиях передачи библиотеки, но полностью их не опубликовал. Поэтому, приступив к работе над данной статьей, направился на истфак БГУ к Михаилу Федоровичу, чтобы окончательно выяснить ситуацию.
И вот оказалось, что разговоры о перевозе щорсовских собраний в Киев начались еще в 1909 году. Тогда библиотека университета святого Владимира обратилась к своему руководству с предложением направить в Щорсы профессора Митрофана Довнар–Запольского, уроженца Речицы, и поэтому человека, несомненно, заинтересованного, для переговоров о передаче библиотеки в Киев. Последние тянулись года четыре. Наконец, в 1913 году появился соответствующий документ. Им предусматривалась передача библиотеки на временное хранение сроком в 25 лет. А там следовало рассмотреть вопрос наново: то ли вернуть собрания Хрептовичам–Бутеневым в Щорсы с условием, что хозяева обеспечат доступ к ним читателям, то ли передать их Виленскому университету (единственному, который в то время был на слуху на белорусско–литовских землях), если тот к тому времени откроется вновь. Если же через 25 лет ситуация не прояснится, тогда вернуться к вопросу о праве собственности еще через 25 лет. Если и тогда иное решение не будет принято — библиотека навсегда останется в Киевском университете.
Но... Документ 1913 года не только усложнен и противоречив — к тому же сохранился он в машинописной копии, никем не подписанной и не заверенной (правда, и на фальсификат она не похожа, ибо на ней имеются следы сверки с другим текстом), поэтому юридическим документом не является. Существует ли подлинник акта передачи — неизвестно.
А через год после передачи библиотеки в Киев началась Первая мировая война, перечеркнувшая прежние привычные реалии. Киев, Щорсы и Вильно оказались в разных государствах, чего никто не мог предвидеть. В 1919 году вновь открывается Виленский университет, в 1921–м возникает Белорусский. Минские ученые, ряды которых пополнил и Довнар–Запольский, заявляют: они наследники библиотеки. Наркомат образования БССР обращается к правительству УССР с просьбой передать собрание в Минск и находит там понимание. 16 декабря 1924 года малый президиум «Укрголови Укрголовпрофосвiти» принимает решение: «Погодитися з проханням Бiлоруськоi Наркомосвiти i повернути Бiблiотеку» (Вяртанне. Вып. 1. Мiнск, 1992. С. 167).
Получив такую выписку из решения, ректор БГУ Владимир Пичета выехал в Киев и... возвратился оттуда ни с чем. Почему? Мне кажется, свою роль сыграло заключение украинского профессора Александра Оглоблина, которого познакомили со всей документацией по делу после получения запроса из Минска. Дважды перечитал я это заключение, любезно предоставленное мне Михаилом Шумейко, и понял: Оглоблин, человек, несомненно, добросовестный, просто растерялся: во–первых, неподписанная копия акта передачи юридическим документом не являлась, во–вторых, в документах ничего не говорилось о Минске, фигурировал только Виленский университет, который также заявлял уже о своих правах, в–третьих, акт передачи составлен двусмысленно, не предусматривал произошедших государственно–политических изменений... Так кому же передавать и на каком основании?
Дальнейшие перипетии
Дабы больше не связываться с сомнительным достоянием, Киевский университет вскоре передал библиотеку Хрептовича другому учебному заведению, оставив себе только рукописи. В свое время я просматривал их, сравнивая с описанием, сделанным в Щорсах еще в ХIХ веке Станиславом Пташицким, и пришел к выводу: многого уже нет, в частности, бумаг, касающихся Богдана Хмельницкого.
Не стало и значительного количества книг. На момент передачи в библиотеке насчитывалось около 5,5 тысячи изданий (около 7 тысяч томов), теперь же, после двух эвакуаций (в Саратов и Уфу), осталось около двух тысяч названий. Нынче они хранятся на Подоле, в здании возрожденной Киево–Могилянской академии. Член комиссии «Вяртанне» Анатолий Фурс дважды выезжал в Киев, чтобы познакомиться с тем, что сохранилось, написал о библиотеке несколько статей.
Теперь украинские коллеги в растерянности. Очевидных белорусских прав они полностью не отрицают, но ссылаются на отсутствие достаточных юридических оснований для возвращения, предлагают совместно составить и опубликовать научное описание щорсовского собрания. А может, и действительно, не теряя надежды на новые находки подлинных документов, пока считать дело всей жизни Иоахима Хрептовича совместным белорусско–украинским достоянием, как это сделано с библиотекой современника и во многом единомышленника И.Хрептовича последнего короля Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского, также хранящейся в Киеве.
Конечно, остается еще упование на добрую волю украинских властей. Но, как мне кажется, она в первую очередь должна быть проявлена в отношении Оршанского Евангелия конца ХII — начала ХIII века, находящегося сегодня в той же библиотеке Национальной академии наук Украины.
Подобрано в Орше на полу
...В ноябре 1812 года помещик И.Мельяновский направлялся из Петербурга в Киев. Проезжая через разграбленную и сожженную французами Оршу, он все же, как и прежде, решился заехать на ночлег в Кутеинский мужской монастырь, только что переживший погром. На полу в храме гость заметил древнюю книгу с позолотой на досках–обложках и — прихватил ее с собой.
В Киеве Оршанское Евангелие нашло покупателя, сменило немало хозяев и, наконец, попало в музей рукописной и старопечатной книги при духовной семинарии. После революций 1917 года раритет перекочевал в университетское хранилище.
Оршанское Евангелие, сегодня состоящее из 142 печатных листов, имеет для нас несомненную духовную, научную и художественную ценность. Оно включает 310 мастерски исполненных буквиц–инициалов, миниатюры евангелистов Луки и Матфея. По мнению П.Батюшкова и Г.Кржижановского, текст памятника «отражает в себе особенности Белорусского наречия». Конечно, Оршанское Евангелие можно отнести к военным потерям — ведь И.Мельяновский поступил подобно наполеоновским солдатам... Но допустим мысль, что киевские покупатели книги могли и не знать о трагическом прошлом своего приобретения... Конечно, все эти суждения несколько субъективны. Поэтому приходится здесь надеяться не столько на безвозмездный возврат, сколько на проявление доброй воли соседей.
